Оставалось ли это их тайной? Едва ли. Здесь, в России, от КГБ нет тайн. Но хватит у них теперь сил совладать с чувством, прекратить встречаться, вернуться к чисто товарищеским отношениям?
Добравшись домой, Мэри сразу же налила джина с тоником и плюхнулась на диван. Напишу обо всем маме, решила она и тут же осознала, что не на шутку обеспокоена. Всегда, попав в трудное положение, она в первую очередь думала о матери.
Быстро стемнело, хотя по часам еще был день. На улицы высыпали толпы служащих, возвращающихся с работы. Продолжали трудиться только «капиталисты» — снегоуборочные машины, алчно сгребающие стальными клешнями грязно-серую кашу с мостовой.
Министр тяжело опустился на заднее сидение потрепанной «Волги». Машина тронулась и нырнула в гущу вечернего автомобильного паводка. Министр нагнулся вперед и сказал водителю:
— Что-то душно. Выключите печку, пожалуйста.
Шофер словно не слышал его.
— Я же сказал, выключите отопление.
Каменный затылок водителя слегка пошевелился.
— Регулятор сломался. — И после паузы — с притворным сожалением: — Виноват, товарищ министр.
Скажите на милость, «виноват». Холуйская рожа! Вот они, плоды перестройки. В старое доброе время шоферюга сам бы в лепешку расшибся, чтобы машина была как новенькая. Теперь же пусть хоть на ходу рассыпется, никому дела нет. Господи, ведь всего-то несколько лет прошло, а кажется, как давно это было.
Пока доехали, жара окончательно доконала министра. Шофер продемонстрировал свою наблюдательность.
— Никак заболели, Дмитрий Иванович? — участливо поинтересовался он и вышел из машины, чтобы открыть дверцу пассажиру.
— Да, неважно себя чувствую. А в чем дело?
— Ну, тогда до свиданьица. — И водитель, хлопнув дверцей, рванул с места. Министр постоял еще немного, жадно вдыхая морозный воздух, пока красные габаритные огни его персональной машины не исчезли за поворотом.
Министр Дмитрий Иванович Калягин был по-прежнему высок и русоволос, но два десятилетия партийной карьеры дали о себе знать. Лицо обрюзгло, а мягкий животик — плата за бесчисленные застолья и банкеты — уродливо нависал над брючным ремнем. Впрочем, хорошего человека должно быть много, успокаивал себя Дмитрий Иванович.
Калягин обернулся и увидел, что дежурный милиционер уже открыл дверь парадного и придерживает ее, готовый откозырять чиновному жильцу. Надо идти. Советским министрам не пристало ротозейничать на каждом углу.
Едва он закрыл за собой дверь квартиры, как зазвонил телефон.
— Добрый вечер, Дмитрий Иванович. Рад, что застал вас.
Звонил некто Перминев из протокольного отдела Совмина, неприятный тип, которого Калягин про себя называл «ищейкой». Типичный «винтик» советской бюрократической машины, Перминев занимал столь неопределенную должность, что никогда нельзя было сказать с уверенностью, подчиненный он вам или начальник. А может, он и сам не знал этого наверняка?
— Как добрались домой? Говорят, вы заболели?
Говорят. Очень удобное слово. Кто сказал и что именно — не так важно. Говорят, и все тут.
— Да нет, ничего страшного, — ответил Калягин. — Наверное, что-то съел. Лягу сегодня пораньше, завтра все как рукой снимет. Спасибо за звонок.
Положив трубку, он прошел в гостиную, зажигая по пути свет. Ему еще повезло, что совминовское ХОЗУ успело повесить в квартире великолепные чешские люстры. Новый генсек вел борьбу с излишествами.
Вообще-то в этой квартире мало что принадлежало лично Калягину. И кремовые обои, и деревянные панели на стенах, и паркетный пол, и мебель, и белье — все было казенное, кроме приемника, отличного стереофонического «Сони», купленного в закрытом магазине ЦК. Не зря он специально гонял туда несколько раз своего помощника. Сейчас, проходя мимо, Калягин нажал клавишу приемника.
Опустившись в кресло, министр огляделся вокруг словно в чужом доме. Он уже начал забываться, погружаясь в музыку Моцарта, когда внизу, на улице несколько раз подряд просигналил автомобиль, взревел мотором и смолк.
Перминев ненавидел свою работу в протокольном отделе. «Подтирание чужих задниц», — злился он. Ему казалось, что некоторые республиканские министры и впрямь не могли самостоятельно застегнуть ширинку. Если за ними не приходила машина, бедняги совершенно терялись, ибо уже забыли, как ездят в автобусе. Они заблудились бы в метро, да и пятака на проезд у них не нашлось бы. Десятилетиями они не ходили пешком, не пользовались трамваем, не встречали старинных друзей в уличной толчее…