За аэропортом Ибизы, который только недавно расширили, чтобы принимать "боинги 707" и таким образом справляться с потоком туристов, дорога несколько миль шла по прямой. Думаю, её построили римляне или ещё какие-нибудь энтузиасты подобного рода. Я включил фары и разделительная полоса умчалась куда-то вдаль, в мягкую ночную тьму. Вероника тихо сидела сидела рядом.
Я перешел на четвертую скорость, тахометр завертелся, как цифры в экспресс-лифте, и спинка сиденья плотно прижалось к моей спине. Ураганный ветер разметал волосы. Откинув их назад, я вновь нажал на газ. Мотор удивленно заворчал и на какое-то мгновение показалось, что мы взлетаем. Дорога ускользала под капот и каменные стены, шедшие вдоль нее, превратились в расплывчатые полосы. Вероника что-то прокричала - я не понял, был это страх или радостное возбуждение.
Спидометр показывал 150 и скорость продолжала нарастать. Я вел "мазерати" по середине дороги, придерживаясь разделительной линии, ничего не слышал, кроме воя ветра, ничего не чувствуя, кроме вибрации руля, и только и краем глаза - результат длительных тренировок в наблюдении за приборами видел, что стрелка спидометра колеблется возле черточки, соответствующей скорости 170 миль в час. В конце прямого участка дороги примерно в двух с половиной милях появилась другая пара фар, и поначалу там наверное думали, что перед ними низко летящий реактивный самолет.
Сняв ногу с педали газа я медленно принял на свою сторону дороги, все ещё дрожа от возбуждения и чувствуя, как быстро спадает скорость от мягкого торможения. При скорости в сто миль ощущение было такое, словно мы дали задний ход.
Я сбросил скорость до 50 миль, все ещё не прийдя в себя, - такая скорость с характерными для неё возбуждением и опасностью всегда меня потрясала.
- Остановись, Филипп, пожалуйста, остановись, - сказала Вероника.
В конусе света мелькнула боковая дорога, и с силой нажав на тормоза я съехал на нее. Потом подвел "мазерати" к низкой каменной стене. Вероника открыла дверцу и вышла.
- Ну а теперь люби меня, быстрее, я вся просто дрожу... Скорее, Филипп, ради Бога, поторопись.
Я выключил огни и мы перебрались через стену. Трава в поле, объеденная голодными овцами или коровами, была совсем короткой. Вероника сорвала мои белые джинсы и сердце у меня застучало, как все двенадцать цилиндров "мазерати". Мы оба были одновременно испуганы и распалены до такой степени, что почти теряли рассудок и тут же оказались на земле, сливаясь друг с другом.
На обратном пути я чувствовал себя слабым, как котенок, руль словно налился свинцом, всю дорогу до гаража я не превысил пятидесяти миль в час. Мы прошли на террасу и я налил пару больших бокалов бренди, а Вероника раскурила сигареты.
- Вероника, я хочу, чтобы ты вернулась в Лондон.
Она протянула мне сигарету и взяла бокал с бренди, рука её легла поверх моей.
- Когда?
- Завтра. Твой билет в спальне. Прямой рейс.
- Почему?
- О нет, не следует беспокойся. Я тебя не бросаю. - После сегодняшней ночи даже сама мысль об этом была невероятной. - Но через три дня я покину Датос навсегда, и не хочу, чтобы ты оставалась там после этого.
Наступило молчание, прерываемое только стрекотом цикад и мягким плеском моря о скалы.
- Ты решился на что-то опасное, Филипп?
- Не беспокойся, любимая. Я это переживу. Но следующая неделя может оказаться трудной. Когда вернешься в Лондон, позвони Рикки Килмари - он знает, что нужно делать и позаботится о тебе.
- Значит что-то опасное. Что-то связанное с тем коротышкой, что сюда приезжал. Что он заставляет тебя делать?
На глаза её навернулись слезы.
- Да, это с ним связано. Но я обязан...
Я чувствовал, что сам вот-вот сломаюсь и могу расплакаться. Неожиданно я почувствовал, что не в силах оказаться лицом к лицу со смертью - жизнь была слишком хороша, чтобы ставить её на карту. Вероника крепко прижалась ко мне и мы слились в страстном объятии. Ужас охватывал от того, что я мог её потерять.
- Что это, Филипп? - Я покачал головой и отпустил её, продолжая удерживать за руку.
- Я не могу рассказать тебе, пока все не кончится. Но это самое грязное и опасное дело, с которым мне когда-нибудь приходилось сталкиваться.
Она снова заплакала, и все будущие опасности вылетели у меня из головы, пока я пытался её успокоить. Смыв с себя все наносное, пережив эмоциональный катарсис, мы отправились в постель и было нам очень хорошо.
10. Вылет
Я вернулся в Датос в день своего вылета. Приземлиться в пустыне предстояло где-то к полуночи и по рассчетам к рассвету я мог приземлиться в Алла Сюраит. Генерал спросил, как я провел отпуск, и я ответил, что все было замечательно, и что Вероника осталась ещё на пару дней с нашими друзьями. Это уже было ложью, так как в этот момент "боинг" проносил нести её над Парижем на высоте тридцати тысяч футов.
Затем он коротко меня проинструктировал, повторив опознавательные знаки, расстояния и расчет времени. Мы провели вместе около часа, обсуждая детали довольно сложного полета. В этом рейсе мне всю дорогу следовало держаться на высоте 500 футов - и ночью над пустыней это была нелегкая задача. Он дал мне лист с барометрическими данными по всему маршруту, чтобы я мог должным образом настроить высотомер - на случай, если откажет радио.
После того, как я высажу пассажиров, мне следовало лететь в Бахрейн и отдохнуть там день. Затем я должен буду доставить представителя нефтяной компании в Афины, а уже оттуда вернуться на Датос.
Отставной генерал Ноландер откинулся назад, насмешливо мне улыбнулся и протянул сигару с обрезанным концом. С каждым разом, когда я с ним встречался, он все больше и больше походил на лысеющего плюшевого медвежонка. Я уже начал сомневаться, был ли он когда-то грозой европейских небес.
- Вот так-то, Филипп, - Мы закурили и я уже собрался уходить, но он жестом показал, чтобы я снова сел. - Это не такой уж трудный полет - по крайней мере для тебя, - сказал он. Неожиданно я почувствовал, что его что-то смущает - он хотел мне что-то сказать, но не знал, как это сделать. Учитывая мои нынешние отношения с "Интернейшнл", я почувствовал себя несколько виноватым. Я не мог не любить Ноландера, ведь он относился ко мне, как к сыну.
- Филипп, будь поосторожнее с этими людьми.
- Почему?
В моем голосе звучало искреннее удивление. Он пожал плечами.
- Это бывшие нацисты, - Он мрачно рассмеялся. - О, да, я ведь тоже бывший нацист, но не такой, как они. Я верил в Гитлера и его Третий Рейх, но я также верил в порядочность и может быть даже в рыцарство. Я знаю, что в небе не было истинного рыцарства - когда это удавалось, противника расстреливали в спину - но существовало какое-то товарищество. А этот человек, Детман, - он буквально выплюнул это имя, - хуже бешеной собаки. Он - убийца, Филипп, будь осторожен.
Я кивнул и поднялся. Так как все меня все время предупреждали, я начинал чувствовать себя все лучше и лучше. Все старались представить Детмана буквально двойником Люцифера. Ноландер пожал мне руку, я шутливо откозырял ему.
- До встречи, майн генерал, - и я вышел из его кабинета, складывая полетные карты и бортовой журнал. Бортовые журналы "Интернейшнл Чартер" были, наверное, самыми фальшивыми документами на свете с тех пор, как люди начали подделывать бумажные деньги.