— А в чем провинился бедный Бёрч? — спросила капитана мисс Пейтон, подавая ему четвертую чашку кофе.
— «Бедный»! — воскликнул драгун. — Ну, если он бедный, значит, король Георг плохо вознаграждает за услуги.
— Его величество, — заметил один из младших офицеров, — задолжал ему, наверное, титул герцога.
— А Конгресс — веревку, — присовокупил капитан Лоутон, принимаясь за новую порцию лепешек.
— Я огорчен, что один из моих соседей навлек на себя немилость нашего правительства.
— Если я его поймаю, — крикнул драгун, намазывая маслом еще одну лепешку, — он у меня будет качаться на суку березы!{26}
— Он послужит недурным украшением для собственного дома, если будет висеть на акации у входа, — добавил младший офицер.
— Как бы там ни было, — продолжал драгун, — я поймаю его раньше, чем стану майором.
Офицеры — это было совершенно очевидно — не шутили, и говорили они языком, каким свойственно выражаться людям их грубой профессии, когда они раздражены, и Уортоны решили, что благоразумнее переменить тему. Ни для кого из них не было секретом, что Гарви Бёрч на подозрении у американской армии и что его не оставляют в покое. О том, как он неоднократно оказывался за решеткой и так же часто ускользал из рук американцев при весьма загадочных обстоятельствах, слишком много толковали в округе, чтобы можно было это забыть. В сущности, раздражение капитана Лоутона в немалой степени было вызвано последним необъяснимым побегом разносчика, хотя капитан поручил караулить его двум самым верным своим солдатам.
Примерно за год до описываемых событий, как раз тогда, когда ждали важных передвижений войск, Бёрча видели у штаб-квартиры американского главнокомандующего. Как только об этом доложили офицеру, которому была доверена охрана дорог, ведущих к американскому лагерю, он тотчас послал вдогонку за разносчиком капитана Лоутона.
Знакомый со всеми горными переходами, неутомимый при исполнении своих обязанностей, капитан ценою огромных усилий и трудов выполнил возложенную на него задачу. С небольшим отрядом он остановился передохнуть на одной ферме, собственноручно запер пленника в отдельной комнате и оставил под охраной двух солдат, как уже было сказано выше. Потом припоминали, что недалеко от караульных какая-то женщина усердно хлопотала по хозяйству; особенно старалась она угодить капитану, когда тот с присущей ему основательностью уселся ужинать.
И женщина и разносчик исчезли; найти их не удалось. Обнаружили только короб, раскрытый и почти пустой, а маленькая дверца, ведущая в комнату, смежную с той, в которой заперли разносчика, была распахнута настежь.
Капитан Лоутон никак не мог примириться с тем, что его одурачили. Он и прежде яростно ненавидел врага, а это оскорбление уязвило его особенно глубоко. Капитан сидел в мрачном молчании, размышляя о побеге своего бывшего пленника, и машинально продолжал поглощать завтрак, хотя за это время он мог бы уже наесться досыта. Вдруг по долине прокатился звук трубы, игравшей воинственную мелодию. Капитан мгновенно встал из-за стола и крикнул:
— Джентльмены, по коням, это Данвуди! — и в сопровождении младших офицеров выбежал из дома.
Все драгуны, кроме часовых, оставленных караулить капитана Уортона, вскочили на лошадей и понеслись навстречу своим товарищам. Лоутон не забыл принять все необходимые меры предосторожности — в этой войне нужна была удвоенная бдительность, так как враги говорили на одном языке и не отличались друг от друга ни видом, ни обычаями. Приблизившись к отряду кавалерии, вдвое большему, чем его отряд, так, что уже можно было различить лица, капитан Лоутон пришпорил коня и через минуту оказался подле своего командира.
Лужайку перед домом мистера Уортона снова заполнили кавалеристы; соблюдая те же предосторожности, вновь прибывшие поспешили разделить со своими товарищами приготовленное для тех угощение.
Глава VI
Великими победами своими
Прославлены навеки полководцы,
Но только тот действительно герой,
Кто, восхищаясь женской красотой,
Способен с ее чарами бороться.
Дамы семейства Уортон собрались у окна и с глубоким вниманием наблюдали за описанной нами сценой.
Сара смотрела на своих соотечественников с улыбкой, полной презрительного равнодушия; ей не хотелось отдавать должное даже внешнему виду людей, вооружившихся, как она считала, во имя дьявольского дела — мятежа. Мисс Пейтон любовалась великолепным зрелищем, гордая тем, что это были воины отборных полков ее родной колонии; а Френсис волновало лишь одно чувство, захватившее ее целиком.