Так или иначе, но это действительно сработало. Друг моего отца получил письмо, очень удивился его содержанию, и вначале едва не воспринял его всерьез — пока не понял, что для коммивояжера абсурдом было бы направлять такой запрос ему, а не в коммерческий отдел, где должны были бы рассчитать цену. Потом он вспомнил о письме моего отца и тут же переслал непонятное послание в Англию. Два дня спустя мой отец отправился в Военное министерство с видом триумфатора, потому что природное любопытство, конечно, побудило его тщательно проверить лист копирки, а с расшифровкой у него тем более не возникло трудностей. Его не разочаровал и прием, оказанный им обычно столь флегматичным офицером разведки, который неожиданно расплылся в довольной улыбке, увидев маленький листок копирки, который положил ему на стол мой отец.
Возможно, не мне стоило бы об этом говорить, но этот случай раскрытия тайны был одним из самых важных в истории всей войны. Мало того, что был раскрыт план крупномасштабного наступления Фалькенхайна, но мне удалось даже дать его приблизительную дату — за недели окончательного определения дня начала операции. В своем сопроводительном письме я указал, что весь комплект оборудования обязательно будет поставлено до конца февраля.
Так что, когда из полевой открытки, посланной мне (якобы от брата-офицера, сидевшего в английском лагере для военнопленных) я узнал, что мой план удался, я откинулся на стуле в моем доме и громко хихикал. Я чувствовал, что мне действительно удалось сделать что-то важное. Ведь тут Фалькенхайн планировал застать французов в Вердене врасплох. Теперь мое предупреждение даст им, по крайней мере, шесть недель для подготовки. За это время они смогли бы так подготовиться, что буду в состоянии распылить и сорвать угрожающее им наступление.
Но что из всего этого вышло? Сейчас весь мир знает историю Вердена: как Жозеф Жак Жоффр сменил статус этой крепости, чтобы получить его гарнизон под свое непосредственное командование; как войска на месте видели признаки неизбежного наступления; как комендант Вердена, генерал Кутансо, разделял это мнение, но был немедленно отстранен, как только высказал его; как полковник Эмиль Дриан, депутат от Нанси и известный военный писатель, послал предупреждение прямо генералу Жозефу Галлиени, который был Военным министром; как Жоффр высокомерно отверг с порога эту идею в своем известном ответе (который может послужить стандартным примером смешной и глупой волокиты во всей истории), воскликнув: "Но так как эти предчувствия основаны на сообщениях, в которых утверждается о недостатках в состоянии обороны, я прошу вас определить их авторов. Я не могу быть партией по отношению к солдатам под моим командованием, предоставляя правительству по иным каналам, кроме субординационных, жалобы или протесты относительно выполнения моих приказов. Это сделано с намерением серьезно подорвать дух дисциплины в армии".
Что же это за положение вещей, при котором командующий предпочитает не получать вообще никакой иной информации, кроме той, которая поступает к нему исключительно официальным и бюрократическим путем!
Если Жоффр не прислушался к предупреждению полковника Дриана, конечно, тем более, он не прислушался бы и к моему. Мое донесение, вместе с копиркой, было вовремя передано французскому командованию с сопроводительным листом, где объяснялось, что эти сведения поучены от британского офицера, заслуживающего всяческого доверия. Вероятно, ошибку совершило наше Военное министерство. Им следовало послать мое донесение не Жоффру, а Галлиени. Тогда, возможно, срочно были бы предприняты решительные действия, потому что Галлиени был именно человеком действия, не одним из тех, кто спокойно уходит спать каждым вечером, что бы ни происходило на поле боя. Конечно, моя личная гордость была уязвлена, когда я узнал впоследствии, что риск, которому я подвергался, не принес никакой пользы, но особенно больно мне было слышать в последующие недели об огромных потерях, которые понесли храбрые французские «пуалю» по причине полной неготовности. Сегодня все знают, насколько близки были немцы к достижению своей цели — прорыву французской обороны. Каждый знает, как тонка была грань, отделявшая немецкое наступление от полного успеха — от победы, которая могла бы изменить ход всей войны. И как легко можно было бы избежать огромных потерь, которые понесли французы в дни этой отчаянной обороны! «Можно было бы» — самая печальная фраза на любом языке.
ГЛАВА IV
Но, конечно, о том, что мое предупреждение оказалось напрасным, я узнал только много недель спустя, А пока некоторое время после своего успеха я был самым счастливым человеком в немецком Генштабе. Я был уверен, что сделал действительно большую работу. Я ходил по Шарлевилю, как будто город принадлежал мне. В это время я был настолько уверен в себе, что не испытывал вообще никаких опасений. В любом случае, я теперь точно больше не был капитаном Бернардом Ньюменом, а капитаном Адольфом Нойманом. Для уверенности у меня были все основания. Я очень хорошо выполнял вою работу, и мои начальники, очевидно, были мной вполне довольны. Я не чувствовал никакого повода для тревоги. А теперь судите сами о степени моего удивления, когда поздно вечером после одного из посещений армии на передовой я прибыл на свою квартиру, а вестовой сообщил мне, что меня хочет увидеть мой отец!
Можете представить, насколько опасным был для меня этот момент. Как раз этого я никогда не ожидал. Отец Адольфа был майором, вышел в отставку задолго до войны, но потом был призван из резерва и командовал батальоном Ландвера (резервистов) на Русском фронте. Что же он делает здесь? Неужели что-то пошло не так? Но, естественно, мне пришлось немедленно собраться и войти в мою комнату, излучая удивление и радость. Сможет ли отец не узнать своего собственного сына?
Очевидно, он смог. Во всяком случае, отец Адольфа приветствовал меня именно как Адольфа — а почему он должен был поступать по-другому? Он уже говорил со многими моими друзьями. Вспомните, что не было ничего, что могло бы навести его на какие-то подозрения. Потому, почувствовав твердую почву под ногами, я перевел беседу от меня и спросил, почему он здесь. Его объяснение было совсем простым. Его бригаду отвели с Русского фронта для службы на бельгийской границе, потому что войска, занимавшиеся там охранной службой, не справлялись со своей задачей — препятствовать контактам через границу — и требовали себе подкреплений. Так как солдаты в бригаде «моего» отца были сравнительно старыми — во всяком случае, для солдат, поскольку им было уже за пятьдесят, их решили освободить от малозначительных боев с русскими и направить для решения этой задачи. Мой «отец» радостно хихикал при мысли о том, что теперь он будет всего в двадцати или тридцати милях от меня, потому что его штаб должен размещаться где-то в районе Лувена. Возможно, меня эта новость не так радовала, но я, во всяком случае, не подавал вида.
После недолгого разговора я попросил у него прощения, потому что мне нужно было явиться с докладом к полковнику Николаи. Он спросил, может ли он пойти со мной, потому что они с Николаи были знакомы еще с того времени, когда он сам был солдатом. Полковник очень тепло принял его, доброжелательно похвалил меня, и даже намекнул, что меня в самом ближайшем времени могут перевести на очень важную должность. Это обрадовало и меня, и «отца», хоть и по совсем разным причинам. Зато это очень помогло мне в другом аспекте. Мой «отец» упомянул, как сильно моя мать хочет увидеть меня. (Я тут не буду больше использовать кавычки и рассматриваю родителей Адольфа как своих.) Он был уверен, что я вскоре получу отпуск, но теперь я вполне естественно мог подчеркнуть, что меня ждет очень важная работа, и потому мне придется долго ждать, прежде чем я смогу поехать домой. Для моего отца долг офицера, несомненно, стоял на первом месте, потому он согласился без всяких вопросов. Он сам собирался в отпуск только после того, как разместит свой батальон на новом месте. На крайний случай, сказал он, он сможет сказать моей матери и сестре, что я здоров и у меня все в порядке.