Моей самой большой трудностью, однако, было попасть в Англию. Я, конечно, мог бы воспользоваться моим обычным путем через Голландию, но он занял бы больше трех дней, тогда как Шляйхер, если верить его письму, уже был бы в Англии. На помощь мне пришел Цвинк из штаба авиации. Уже несколько месяцев назад, как я знал, немцы начали проводить экспериментальные прыжки людей с парашютом с самолетов. (Сейчас это совсем обычное дело, но вспомните, что 17 лет назад парашютное дело было почти неизвестным с практической точки зрения, и такие прыжки были очень опасны.)
Для меня Цвинк достал специальный парашют, разработанный, но еще не прошедший последние испытания — хотя предварительные опыты показали его достаточную надежность, особенно если летчик или наблюдатель прыгал с достаточной высоты. И он предложил, чтобы я отправился в Англию на самолете, который, летя на большой высоте, мог бы безбоязненно пересечь все оборонительные линии на берегу и вокруг Лондона. Потом, на подходящем месте, над открытым пространством земли, летчик снизился бы до нужной высоты, и я спрыгнул с аэроплана — дальше все сделает парашют. Конечно, прыжок нужно было совершить ночью. Если бы мне не повезло, то я приземлился бы вблизи какого-то населенного пункта. На этот случай у меня была подготовлена “легенда” — он предложил мне лететь в форме британского летчика. Тогда ни у кого не возникло бы подозрений, и наоборот — мне оказали бы любую помощь, какую бы я ни попросил.
Я согласился со всем. Я и так очень хотел попасть в Англию как можно раньше. Я не разделял сомнения некоторых офицеров, полагавших, что меня арестуют сразу же после того, как я приземлюсь таким вот образом. Я прекрасно знал, что ничем не рискую. Меня беспокоил только сам прыжок с парашютом. Я обычный земной, чисто ”сухопутный” человек — даже на море я чувствую себя не в своей тарелке, но в воздухе мне всегда очень плохо. А теперь помимо и без того опасного полета, мне еще придется прыгать с парашютом — причем даже его создатель считал, что это рискованно. Но если, согласившись на такой способ, я выиграю двое суток, то это может означать жизнь или смерть для Ллойд Джорджа — то есть, удастся или нет предотвратить огромный ущерб для Англии. Я чувствовал, что обязан воспользоваться этой возможностью. Я настаивал лишь на одном — если только летчик не увидит с самолета мой сигнал о том, что я приземлился без проблем, то сразу же после его возвращения в действие должен был вступить альтернативный план — послать предупреждение британскому правительству через посредничество Короля Испании или любого другого видного посредника из нейтральных стран о готовящемся покушении с полным описанием примет Шляйхера.
Через час я уже был на аэродроме под Крейцнахом и карабкался в кабину мощного бомбардировщика, который, правда, в этом случае не брал на борт бомбы. До этого момента меня во всех подробностях научили пользоваться парашютом. Мне нужно было лишь на десять секунд не потерять головы — этого хватало — а парашют сделает все остальное. Когда мне это объясняли, звучало все очень просто, но когда настал момент прыжка, мое нервное напряжение было огромным. Я знаю, что в наши дни каждый пилот Королевских ВВС обязан уметь прыгать с парашютом и в ходе обычной своей подготовки совершает хотя бы один прыжок. Я не завидую их работе, хотя, конечно, сам парашют и методы прыжков за прошедшие годы значительно улучшились.
Поздним вечером мы перелетели линию английского побережья, идя на большой высоте, чтобы нас не могли заметить с земли. Затем летчик начал постепенно снижаться. На горизонте уже виднелись приглушенные огни Лондона — не яркие, как в мирное время, а скорее тусклая красноватая дымка, отличавшая Лондон от его предместий. Несмотря на все меры светомаскировки, я могу сказать по своему опыту, что совершить авианалет на Лондон было бы удивительно простым делом. Через пятнадцать минут пилот жестом показал мне, что мы на нужной высоте, и я приготовился к главному испытанию. Я нервно нащупывал лямки парашюта. Выдержат ли стропы мой достаточно большой вес? Откроется ли парашют — что за ужасная смерть, если он вдруг откажет! Я попытался собраться с силами.
— Успокойся, дурак, — сказал я самому себе. — Тебе нужно просто прыгнуть и не потерять голову на десять секунд. Просто спрыгни, посчитай до десяти, потом дерни за шнур, открывающий парашют. Тем не менее, смогу ли я в моем столь нервном состоянии, сохранить возможность думать и сосчитать до десяти? Это только кажется простым, а тому, кто захочет посмеяться над моим страхом, я просто рекомендую попробовать спрыгнуть с парашютом самому. Даже сегодня, по прошествии стольких лет, я содрогаюсь, вспоминая тот момент. Я подумал было о защищающих молитвах, но шум мотора был таким громким, что никто из богов не услышал бы моих просьб.
Мой летчик, с которым я встретился спустя много недель, согласился, что в тот момент, когда я готовился выпрыгнуть за борт самолета, выглядел я очень испуганным. “Испуганный” — недостаточно сильное слово. Я был просто в ужасе. Я думаю, что я не более нервный, чем любой другой человек на земле, но для меня этот эпизод был из ряда вон выходящим. Это занятие, конечно, мучительно для нервов, даже если вы уже привыкли к нему, но для меня тогда это было настоящей пыткой.
Вот и пришло время. Я спрыгнул и сразу начал считать до десяти. Казалось, что я закоченел от ужаса, летя вниз к пугающе быстро приближавшейся земле. Я очень хотел дернуть за шнур, еще не досчитав до десяти — в этом случае я наверняка бы грохнулся на землю за эти десять секунд! Но я подождал — хотя бы до девяти — и дернул за шнур, как меня учили. Но, к моему ужасу, я продолжал падать. Неужели парашют не открылся? В моих бедных мозгах пронесся вихрь ужаса и несколько секунд я вообще не мог думать. Когда же, наконец, мой мозг снова заработал, я увидел, что планирую вниз с вполне приемлемой скоростью. Надо мной, на фоне черного неба я увидел большой белый купол. Таким образом, как у того землекопа, выпавшего из окна на десятом этаже, у меня пока было все в порядке!
На самом деле у меня все было в порядке — за исключением того, что я не знал, что земля уже так близко. Потому приземляясь, я довольно сильно ударился и прикусил губу. Зато я был уже на твердой земле, что меня очень радовало, и еще больше — я был в Англии. Я в спешке снял с себя парашют, зажег фонарик и подал световой сигнал летчику, кружившему надо мной. Увидев сигнал, он тут же полетел на юг, и я остался один.
Я не представлял, в каком месте очутился. Во всяком случае — это был центр какого-то поля, и я слышал шум деревьев неподалеку. Местность была довольно холмистой, и по направлению полета нашего самолета я догадался, что это может быть где-то в Северном Даунсе. Было около полуночи, но мне хотелось немедленно двинуться в Лондон. Потому я прошел через два или три поля, пока не увидел деревенскую тропинку. Пройдя по ней, я уже дошел до главной дороги, как вдруг увидел сбоку довольно большой дом. В нем не горели огни — жители наверняка давно спали, но я без колебаний решил разбудить людей и постучал в дверь. Владелец дома сам подошел к двери, удивляясь, какого черта кто-то решил нарушить его мирный сон в этом самом тихом уголке Англии. Я объяснил ему, что я летчик Королевского авиационного корпуса, совершивший экспериментальный прыжок с парашютом, но, к сожалению, из-за ветра я не смог приземлиться в нужном месте, потому не смог найти ожидавшего меня человека из тыловой службы авиакорпуса. Может ли он подсказать мне, где я очутился, и не подскажет ли, где я мог бы найти машину, чтобы я поскорей добрался до Лондона и сообщил там о результатах испытаний?
Все это не прошло без всяких трудностей. Человек этот был, видимо, зажиточным, и у него в гараже была своя машина. Как и большинство представителей своего класса — английских деревенских землевладельцев — он был очень патриотично настроен. Двое его сыновей служили на флоте, а он сам был занят военно-административной работой какого-то рода в Уайтхолле. Он только попросил меня подождать, пока он оденется и сам отвезет меня в город. Предложив мне на выбор разнообразные напитки, он удалился, чтобы одеться. Хотя я, в общем-то, трезвенник, но могу сознаться, что это был один из немногих моментов в моей жизни, когда я не отказался от доброго бокала виски, быстро успокоившего мои нервы.