— Лед поше-о-о-л! Лед пошел!
На крики сбегается чуть ли не все население, и стар и млад стараются не пропустить ледохода. Все стоят на самом краю берега и оживленно комментируют:
— Смотри, смотри, что он делает!
— А вон кто-то солому оставил на льду!
— А это что? Ребята, гляньте! Кто это там мечется? Никак чья-то собака?
— Какая собака! Это лиса. Ничего, она из любой ситуации выкрутится.
— Мишка, отойди от берега! Свалишься в воду!
Мужики прибежали с саками — длинными рогатками, снабженными сетью, — и бросают их в промоину с берега, стараясь выдернуть их из воды раньше, нежели их затрет льдинами. В мутной воде попадаются огромные рыбины — голавли, подусты, окуни, плотва, пескари и «попы» — местное название бычков. Сегодня вечером рыбаки пойдут по селу предлагать рыбу.
В течение одного-двух дней лед идет сплошным потоком, а потом появятся полыньи, пока, наконец, на третий день на водной, стремительно текущей глади останутся только редкие льдины и льдинки.
Вода поднимается метров на пять-шесть выше номинала, заливает огороды и растекается чуть ли не до самого подворья. Часто, копая огород, Борька находил в земле скелеты рыбин.
…Первые четыре года в школе Борька откровенно скучал — настолько он перерос программу всеобуча. Еще двух-трехлетним карапузом мать брала его с собой в школу, сажала на «камчатку» к какому-нибудь второгоднику, и Борька к семи годам незаметно для всех прошел всю науку с детьми старше его лет на пять или шесть. Бывало, что ему приходилось шептать правильный ответ соседу по парте, и тогда неумолимая указка матери довольно больно била его по макушке: «Веди себя прилично! Не подсказывай».
Свою первую учительницу Борька запомнил надолго, потому что ею стала его мать. Она по-родственному не пропускала ни одного его проступка и непременно «награждала» указкой по лбу. Ему страшно хотелось поучиться у другой учительницы, но так уж случилось, что коллега матери в 1949 году вела 2 и 4 классы, а матери в порядке очередности пришлось набирать первый класс и продолжать третий.
Начальная школа не оставила у него никаких ярких или радостных впечатлений. Даже святое и долгожданное для него время — лето — мать умудрялась испортить тем, что отдавала его на срок или два в пионерский лагерь. Самое смешное или грустное в этом было то, что лагерь располагался в родном селе в здании той же начальной школы. И пока Борька с чужими «городскими» ходил в строю по улицам деревни, его дружки носились как угорелые по огородам, купались по семь-восемь раз в речке, играли в «чижа», в «войну» или «казаки-разбойники», веселились во всю силу своей необузданной детской энергии и с сочувствием, как на заключенного, смотрели на него. Борька был готов сгореть со стыда перед односельчанами, бабка Семениха вступалась было за внука, но мать была непреклонна и каждый июнь определяла его в лагерь.
Донимали и сельскохозяйственные работы. Ладно, если бы на них «выгоняли» в учебное время, а то норовили отобрать для этого часть каникул. Он и так выматывался с бабкой и матерью на огороде.
Первое соприкосновение с сельскохозяйственной компанейщиной Борька получил в первом классе, когда они всей школой вышли на сбор кок-сагыза. Что это за культура и как ее выращивать, никто в деревне не знал, но занимала она на другом берегу реки огромные площади. Урожай выглядел в виде созревших и распушившихся одуванчиков. Пух, который, оказывается, должен был пойти на изготовление резины («Даешь стране резиновые покрышки!») уродился в настолько ничтожных количествах, что он весь с нескольких гектаров вместился в небольшой мешочек, прихваченный учительницей.
Несколько лет подряд проводились выходы на уничтожение сусликов — вредных грызунов, уничтожавших якобы чуть ли не весь колхозный урожай. Никто не удосужился, однако, подсчитать, в какой пропорции находилось количество съеденного этими довольно безобидными зверьками зерна с теми потерями, которые были вызваны нарушением агротехники и прочими головотяпствами хлеборобов. Но борьба с сусликами занимала не одну райкомовскую голову. С другой стороны, если учесть, что урожай зерновых еле превышал количество затраченного посевного материала, то и съеденное сусликами представлялось величиной не такой уж и малой. При этом администрация колхоза категорически запрещала колхозникам собирать на полях для себя колоски, которые в огромных количествах, срезанные несовершенными комбайнами, оставались гнить под снегом или запахивались плугом.