— И нам тоже пора домой. Бонни, домой! — Девушка спустила с поводка собаку и, помахав ему на прощание рукой, отправилась вслед за ней по направлению к стоявшей на углу улицы вилле. Он видел, как Бонни, обогнав хозяйку на добрые двести метров и нетерпеливо оглядываясь назад — не исчезла ли она из вида, юлой нырнула в открытую калитку, а потом услышал ее радостный лай. Через минуту калитка закрылась и за хозяйкой собаки.
«Интересное кино! Собаку знаю как звать, а девушку забыл спросить», — констатировал он автоматически, садясь в подошедший автобус. Всю дорогу перед ним стояли голубые чистые глаза девушки, а в ушах звучала мелодичная норвежская интонация: «Мама шведка, а папа — русский».
Папа русский.
Папа.
Русский.
Он задремал и чуть не проехал свою остановку.
Часть вторая
Свой в деревне
Что нужно мне до града?
В деревне я живу…
Они сидели вместе с двоюродным братом Митькой, который был старше на целых три года, и неумело пытались разжечь подобранные на улице «бычки». Окурки не принадлежали щедрым курильщикам «метр курим, два бросаем» — деревенские парни и мужики старательно высасывали все, что содержалось в «дукате» и «астре», а потому они неприятно обжигали губы.
Когда наконец удалось вдохнуть вонючий дым в легкие, он почувствовал легкое головокружение, а потому вероятно потерял бдительность.
— Вот вы где, антихристы окаянные! — раздался у них над самой головой голос бабки. — Ишь, нашлись курильщики! Вот вам! Вот вам!
В воздухе противно свистнуло, и плечо больно загорелось от хлесткого удара ивового прута. Митька напролом рванулся сквозь кусты и исчез на соседнем огороде, а он беспомощно барахтался, безуспешно пытаясь проскользнуть между бабкой и стволом толстенного ясеня.
— Ах ты безотцовщина! — продолжала возмущаться бабка, не переставая махать прутом. — Ишь, ведь чего надумали — курить. Я вот из тебя дурь-то выбью!
Хотелось плакать — не столько от боли, сколько от обиды: он считал себя уже далеко не маленьким, наравне с бабкой поднимал огород и вообще помогал по хозяйству — тут-то мать с бабкой называли его единственным мужчиной в доме. А тут, видите, прут да еще ругательное слово «безотцовщина». Это было обиднее, чем прилипшее к нему ни с того ни с сего прозвище Гудок! Да и какой он безотцовщина? У Митьки отец пропал без вести на войне, а у него отец был жив.
Он наконец вырвался на волю — благо бабка уже слегка поостыла и поубавила силу ударов — и, вытирая слезы, не спеша направился к речке. Речка утолит его боль и примет как своего.
Митька сидел на берегу и ждал его появления.
— Ну ты чего там замешкался? Не мог удрать, что ли, от бабки?
— Не мог! — Плечи и спина еще ныли от боли. Он снял рубашонку, и Митька при виде красных рубцов уважительно присвистнул:
— Ничего себе! Здорово она тебя отделала.
— Да уж…
— Да ты не дрейфь. Давай искупнемся, и все пройдет.
— Давай.
— А потом смотаемся на огород к Степанихе. Кажись, у нее огурцы завязались.
— К ней лучше идти вечером, когда коров пригоняют из стада.
— Ничего. Можно и сейчас. Она ушла на «мотанью».
Из-под крутого косогора ветер донес переливчатые трели тальянки и обрывки звонкой частушки. Все Кунаково справляло престольный праздник Казанской Божьей Матери, и на площади рядом с разрушенным храмом собралась большая толпа гуляющих.
— Ишь, «мотанью» свою пляшут, — определил Митька.
«Мотанья», как заразная болезнь, неожиданно появилась на селе и моментально заразила всю молодежь, став такой же популярной частью местного фольклора, как «елецкий», «страдания» или «семеновна». Говорили, что привезли ее девчата с торфоразработок, на которые они в военные годы были мобилизованы властью.
«Мотанью» плясали парой или вчетвером — обычно двое на двое, но возможны были любые варианты. Движения этого танца с частушками были совершенно неинтересные: исполнители ходили по кругу и по очереди пели частушки — своеобразный диалог на «страдательные» в основном темы, в котором девушки попытались «задеть за живое» парней, а те им отвечали такой же монетой. Прокричав частушку, плясун отбивал что-то вроде двух притопов, трех пришлепов и довольный продолжал ходить по кругу, пока очередь петь частушку не подходила к следующему танцору и певцу.
Солнце уже начинало склоняться к верхней кромке аллеи совхозного сада, стоявшего плотной стеной на противоположном берегу Красивой Мечи, плавно катившей свои воды на восток, где, как утверждали взрослые, в нескольких километрах от села она впадала в Дон. Они с Митькой уже искупались — в седьмой или восьмой раз за этот день — и лежали на травке, наблюдая за плывущими над ними облаками. Если хорошенько присмотреться, то можно увидеть на небе самые фантастические картины. Вон там злой чародей с длинной бородой несет в руках богатыря, а вон смешное облако, очень похожее на горбатую бабку Степаниху, а вон на всех парусах несется парусник, его догоняет огромный ватный медведь с ведром в руке.