– Так, знакомец один. – Лукьян с видимым облегчением опустил копье, посетовал: – Чтой-то вы долгонько?
– Да пока шли, заплутали малость.
Барбаш с Варфоломеем, подойдя ближе, остановились. Тоже те еще вои, немногим старше Лукьяна, правда, пошире в плечах. Один из них – Барбаш – сменил на посту промокшего до костей Лукьяна, а второй – Варфоломей – постоял маленько да двинулся в одиночестве дальше, к воротам.
– Ну, мы пошли, – махнул рукой Лукьян. – Остея ждать не будем, некогда.
Барбаш хмыкнул, поплотнее заворачиваясь в плащ, попросил:
– Передай там, чтоб утром не залеживались, сменили.
– Да уж, залежишься там, коли крыша худа, – прощаясь с напарником, усмехнулся отрок, оглянулся на Ивана. – Идем?
– Идем, – кивнул тот. – Далеко ль до корчмы-то?
– Не корчма там, двор постоялый, – почему-то шепотом пояснил Лукьян. – Невдалече будет.
Раничев на ходу пожал плечами, силясь припомнить, чем постоялый двор отличается от корчмы. Кажется, корчма – коллективное владение определенной городской округи, улицы или даже всего посада, постоялый двор же может принадлежать и частному лицу, но опять же не обязательно. Могут быть и княжеские дворы, и посадские. Да и корчмы… Частенько тот, кого общество наняло для управления корчмою, становился вскорости ее полноправным хозяином. Так что, наверное, никакой особой разницы между этими двумя заведениями нет, ну разве что постоялый двор обычно побольше, с просторной конюшней да амбарами для товаров.
Постоялый двор Ефимия оказался именно таким, каким и представлял его себе Раничев, – основательным, выстроенным из обхватистых бревен, с высоким частоколом и надежными воротами из крепкого дуба. Учуяв чужих, за воротами утробно забрехал пес.
– То Елмак, – обернувшись, пояснил Лукьян. – Кобелек знатный!
– Кого там черти несут на ночь глядя? – зазвенев цепью, довольно-таки нелюбезно осведомились со двора.
– Я это, дядько Ефимий, – отрок немедленно подал голос. – Лукьян, что дрова тебе колол вместе с Барбашем и Варфоломеем.
– Лукьян? – переспросили во двора, кажется, озадаченно. – Барбаша помню, как же, ладный такой парень, кудрявый… Варфоломея помню – все со слугой лаялся, а вот Лукьяна… Лукьяна – нет. Не помню такого. Поди прочь, паря, не то собак спущу!
– Да ведь я ж с ними тож был, – чуть не плача, обиженно воскликнул Лукьян. – Худющий такой, светлоголовый…
– Светлоголовый, худющий? А, сметану еще у меня разбил, в крынке! Теперь вспомнил.
– Вот и славно! Только это… сметану-то не я разбил, дядько Ефимий, сметану – Барбаш…
За воротами загремели засовы.
– Ну слава те господи! – усмехнулся Иван. – И порядки же тут! До чего дожили, купца на постоялый двор не пускают! Что ж, выходит, кабы не ты, парень, так мне б на улице ночевать?
Распахнувшаяся было створка тут же и захлопнулась.
– Эй, так ты не один, Лукьяне? – осторожно осведомился хозяин.
– Знакомец один со мной.
– Что за знакомец?
Раничев раздраженно пнул носком сапога в ворота. Вся эта канитель под усилившимся к ночи дождем стала ему, мягко говоря, слегка надоедать.
– Иван Козолуп, гостиной сотни человек из Звенигорода, – громко произнес он. – Так-то в Угрюмове гостей встречают! Вот псы…
– А ты не лайся, – спокойно посоветовали из-за ворот. – Ежели, говоришь, из Звенигорода – так кого там еще из торговых людей знаешь?
– Рзаева Селифана знаю, – усмехнулся Иван. – И еще кой-кого.
– Хватит и Селифана – человек известный… Лукьян, купчина один с тобою?
– Один.
– А слуги, приказчики где?
– Я сам приказчик, – с угрозой крикнул Иван. – Давай или открывай, или мы пошли отсюда.
За воротами вдруг взожгли факел – видно было, как заиграло пламя. Чуть скрипнув, отворилась створка ворот, из-за которых высунулась длинная рука с факелом, освещая вытянутое лицо отрока и Ивана. Вслед за факелом показался угрюмого вида мужик в засаленной рубахе и небрежно наброшенном на дюжие плечи кафтане, с бородой лопатой и спутанными, лезущими на самые глаза волосами. Левый глаз был заметно меньше правого, то ли подбит, то ли просто прищурен.
– Теперя вижу, кто, – внимательно осмотрев гостей, кивнул мужик. – Ну, заходите.
– Вот, благодарствуйте! – вслед за отроком заходя во двор, съерничал Раничев. – Уж и не чаяли.
Мужик – по всей видимости, это и был сам хозяин – обернулся:
– Что, Лукьяне, неохота в сырой землянке спать?
Лукьян замотал головой и честно признался:
– Неохота, дядько Ефимий.
– А батько что ж? Аль у Яромиры-вдовицы спит?
Вместо ответа отрок лишь густо покраснел. Ефимий, передав факел подскочившему слуге – не слабому малому с оглоблей, – взошел на крыльцо и сделал приглашающий жест:
– Прошу, господине. Сейчас разбужу бабу – поесть сготовит. – Не дожидаясь ответа, Ефимий скрылся в сенях. – Эй, Фекла, мать твою итит! А, встала уже… Давай, спроворь чего поснидать господину… Да нет, это не Лукьяшка господине, эвон, окромя него тут и еще гость есть. Из купцов, говорит, из Звенигорода.
Ведомый слугой Раничев вошел в избу, оглянулся на пороге, покосившись на прислоненную к частоколу оглоблю, на крепкий засов, на кудлатого, ростом с теленка, пса. Усмехнулся:
– Однако, врагов каких ждете?
– Хватает тут лешаков, – угрюмо отозвался слуга. – Стену-то еще не выстроили, вот и шляется в город кто ни попадя. Шалят по ночам-то!
– Ты про что это, Антип? – вошедший в горницу хозяин подозрительно посмотрел на слугу. Тот потупился:
– Говорю, всяких пришалимков полно в граде.
– И то, – Ефимий кивнул. – Почитай, каждую ночь кого-нибудь да угробят. Меня вон раза три чуть не спалили, с тех пор и пасусь.
– А кто шалит-то? – садясь на длинную лавку, заинтересованно спросил Раничев. – Ордынцы иль гулямы остались?
– Да какие, к черту, ордынцы, – замахал руками хозяин. – Свои. Боярина Колбяты холопы, уж про то многие знают, да молчат – боятся. Сам же Колбята их и посылает – татьбой промышлять да верстати насильно в холопство. Жаловаться бесполезно – сын-то Колбяты у самого князя в любимцах ходит. Ты, господине, зря один-то.
– Да поотстали слуги.
– Так и ты не торопися! Не то, не ровен час… – Ефимий покачал головой. Погладив бороду, перекрестился на образа – то же самое тут же проделали и Лукьян с Иваном, – пододвинул к столу скамью, уселся. Видно, не терпелось переговорить с новым человеком. Общение с хозяином входило и в планы Раничева – вполне могло помочь делу. Потянув носом воздух – от печи, где хлопотала хозяйка, вкусно пахло топленым молоком и мясом, – Иван сглотнул слюну, улыбнулся, посетовал:
– Давненько в пути, и поговорить не с кем.
Хозяин постоялого двора скосил глаза на Лукьяна, шевельнул пальцами:
– Брысь.
Шмыгнув носом, отрок послушно вскочил с лавки.
– На сене поспишь, – кивнул ему Ефимий. – В овине. Инда краюшку у хозяйки возьмешь да щец вчерашних… Фекла, не все псу вылила?
– Да есть еще.
– Повезло тебе, паря!
– Спаси тя Бог за доброту твою, дядько Ефимий! – низко поклонился Лукьян. В ржавой, слишком большой для него кольчуге он чем-то напоминал взъерошенного воробышка.
Раничев поднял глаза – отрока бы тоже нужно порасспросить.
– А пусть сидит. – Улыбнувшись хозяину, Иван вытащил из калиты дирхем, катнул по столу. – На три дня тебе, Ефиме.
Ефим улыбнулся, ловко поймав сребреник, попробовал на зуб, рассмотрел в дрожащем свете свечей на высоком поставце. Ухмыльнулся довольно:
– Ишь ты – чисто ордынский!
– Тохтамыша-царя монетина, – кивнул Раничев. – Вернее, бывшего царя. В осаде-то тут был?
– Тут, – хозяин кивнул. – Едва упасся! На южной стене бился – скажу те, вои у эмира хороши вельми. Как прорвались в ворота – пожар начался, да вражины везде. Ну, мы с робятами их дожидаться не стали – в леса убегли, да и многие так же. Жалко, пожгли все, ну да Бог милостив – хоть сами живы остались.
– Знавал я когда-то Евсея Ольбековича, – грустно поддакнул Иван. – Слышал, погиб. Жаль.
– И не говори… – Ефимий вздохнул, обернулся. – Хозяйка, давай-ка сюда медку…
Взяв в руки принесенный супругой бочонок, разлил по чаркам – себе и гостям. Поднял:
– Упокой Господь его душу.
Выпили молча, закусили капустой с мясом. Лукьян закашлялся – видно, не привык к крепким напиткам. Раничев постучал ему по спине… да едва не поранил руку о разорванные железные кольца.