Работу нашего завода в Москве я вкратце описал выше, поэтому никого не должно удивить, что, прибыв в Аугсбург, я сразу же впал в настоящий ступор, даже не побывав еще толком в заводских цехах. Изумление пришло, когда я, прибыв на завод вечером, увидел окончание рабочего дня.
Сотрудники, ответственные за выполнение срочного правительственного задания, ровно в пять часов вечера дружно положили на место кто карандаш, кто циркуль, а кто гаечный ключ и одним заученным движением четко сняли с себя белые халаты. Дурачась и смеясь, словно воспитанники детского садика, они вышли на улицу, но, конечно, дальше двинулись отнюдь не в песочницу, а в пивную.
В просторном светлом зале их с нетерпением ждали превосходное баварское пиво и не менее превосходные баварские сосиски. Германские рабочие и инженеры показались мне марсианами!
Я сам не заметил, как втянулся и стал вести полноценную жизнь. Как ни странно, полеты после таких вечеров проходили гораздо легче и непринужденнее, а «мессершмитт» вдруг стал гораздо охотнее открывать мне свои тайны, словно сразу почувствовал вдруг родную душу.
В скором времени я завалил руководителей завода описанием недостатков, которые могли привести к гибели машины и пилота. Они, кажется, не знали, куда от меня деваться.
Основным преимуществом «мессершмитта», делавшим его опасным противником для советских самолетов в случае войны, была так называемая длинная рука. Германский истребитель мог безнаказанно расстреливать вражеские самолеты, успевая вовремя уйти от ответного огня на вертикаль.
Если противник «мессершмитта» выживал после убийственной атаки сверху, у него, как правило, не хватало скорости, чтобы погнаться за немецким пилотом, который так завлекательно проносился мимо, аппетитно подставляя спину.
Разумеется, психологию не переделать никому, даже папаше Фрейду. Атакованный пилот все равно погонится, но он мгновенно потеряет скорость, круто карабкаясь на вертикаль вслед за «мессершмиттом». Тогда «мессершмитт» получал возможность развернуться и добить самолет, потерявший скорость.
А если «мессершмиттов» два? Тогда второй «мессершмитт» добьет атакованный самолет в спину, как кабана на охоте, стопроцентно и наповал. Два «мессершмитта» таким нехитрым конвейером могли валить на землю эскадрильи истребителей, не говоря о штурмовиках и бомбардировщиках.
Нехорошие мысли подкрадывались ко мне, но я гнал их прочь. Идите все к шуту, войны с Германией не будет — и баста!
По крайней мере тогда мне хотелось верить, что война между Германией и СССР, мягко говоря, невыгодна обеим сторонам. Благожелательность немецкой стороны искренне восхищала меня и давала серьезные основания рассчитывать на мирное разрешение имеющихся идеологических противоречий.
Берлинская олимпиада тридцать шестого года показала, что нацистское агрессивное противопоставление человеческих рас друг другу — всего лишь игра, которую они взялись вести, чтобы морочить голову всему миру. Фюрер, нисколько не краснея и не бледнея, с широкой белозубой улыбкой, выставив алую повязку с черной свастикой на левом рукаве френча, фотографировался направо и налево с чернокожим афроамериканцем — четырехкратным олимпийским чемпионом по легкой атлетике Джесси Оуэнсом.
Понять логику Адольфа несложно. Кто платит, тот заказывает музыку. Олимпиада — престижное и денежное мероприятие.
Если завтра в нацистскую Германию щедрым нескончаемым потоком польется золото на ковку оружия против воробьев, нацистский режим с пеной у рта будет доказывать, что воробьи — главные враги человечества.
3
Светские вечера не прекратились, когда я снова вернулся в пригород Берлина, напротив, они стали более камерными и теплыми. По приказу Геринга мы перегнали сюда десяток новейших «мессершмиттов» для проведения демонстрационного парада и показательных воздушных боев. Вместе с самолетами привезли техников и другой обслуживающий персонал, среди которых было много девушек и молодых женщин.
Однако дата демонстрации постоянно откладывалась. Мы не горевали, занимались апробацией самолетов в воздухе, выявляя недостатки сборки и самой конструкции, а вечерами культурно отдыхали в светлом белоснежном зале за бокалом вина у рояля.
Каждый вечер давал незабываемое расслабление. Я понял, что такое отдых, когда ты сидишь в ярко освещенном зале с высокими потолками, свободно развалившись в кресле, пьешь сухое вино из пузатого бокала, слушаешь пение какой-нибудь сотрудницы завода — Магды, Урсулы или Марлен — и думаешь, думаешь, думаешь.