Спал он голым. Он ненавидел пижамы, шлафроки и домашние тапочки. Он бросал окурки на пол и мылся в ледяной воде, как поселенец. Он с отвращением относился к комфорту и всегда усаживался на самый твердый стул. Однажды вода оказалась настолько холодной, а его тело таким горячим и запыленным, что из пор чуть не повалил пар. Он протянул к Элене свои дымящиеся руки, и она сказала:
— Ты — бог огня.
У него совершенно отсутствовало ощущение времени, и он не знал, что можно успеть сделать за час. Одна его половина была навсегда убаюкана сном о той материнской любви, которую она ему подарила, сном, переполненным ленивыми грезами о путешествиях, которые ему предстоит предпринять, и о тех книгах, которые он еще напишет.
Кроме того, он был странно застенчив и сдержан, как кошка. Хотя спал он голым, по квартире он никогда нагишом не ходил.
Он обладал расширенным пониманием и интуицией. Однако к этой своей способности он прибегал не всегда так, как Элена. Он частенько ввязывался в споры, драки и походы за спиртным с никчемными дружками и проводил вечера с бестолковыми людьми. Это разлучало их. Элена хотела быть, как он, уметь общаться с кем угодно, однако воплотить это желание в жизнь ей не удавалось. Она грустила. После их совместных выходов «в свет» она часто возвращалась домой одна.
Первая по-настоящему серьезная ссора разгорелась из-за времени. Он мог позвонить ей и сказать:
— Приходи ко мне часиков в восемь.
Имея свой собственный ключ, она открывала дверь, входила и садилась читать книжку. Он являлся к девяти. Или звонил, когда она уже сидела и ждала, и говорил:
— Я скоро.
И приходил спустя два часа.
Однажды вечером, когда она прождала его слишком долго (и чувствовала себя крайне мерзко, потому что думала, будто он задерживается у другой женщины), ее уже не было, когда он пришел. Настала его очередь злиться. Однако это не изменило Пьера. В другой раз она закрыла его снаружи. Она стояла за дверью и прислушивалась. Она уже начала надеяться на то, что он не уйдет, и была глубоко несчастна при мысли о том, что испортила предстоящую ночь. Однако продолжала стоять и ждать. Он позвонил еще раз, довольно осторожно. Если бы он позвонил рассерженно, она, вероятно, не прореагировала бы, но звонок был робкий и виноватый, и она открыла дверь. Она все еще злилась. Он хотел ее, а она оказала сопротивление, что привело его в возбуждение. При виде его страсти она опечалилась.
У нее было такое впечатление, как будто он специально добивается подобных сцен. Чем сильнее возбуждался он, тем более далекой и сексуально несговорчивой оказывалась она. Однако она все же была очень влажной, и это совершенно сводило его с ума. Он сделался еще сладострастнее, раздвинул своими сильными ногами ее колени, и преодолев сопротивление, проник в нее и яростно разговелся.
В другие разы она, напротив, притворялась, как будто кончила, чтобы не уязвлять его, однако сейчас она решила не разыгрывать комедию. Кончив, он спросил:
— У тебя был оргазм?
И она ответила:
— Нет.
Это задело его. Он считал, что, сдерживаясь, она поступает дурно.
— Я люблю тебя больше, чем ты меня, — сказал он.
Он, однако, знал, как сильно она его любит, и именно поэтому не понимал ее.
Потом она лежала с широко открытыми глазами и думала о том, что задержался он наверняка не нарочно. Он уже заснул, как ребенок, сжав кулаки и прижавшись волосами к ее губам. Когда она уходила, он еще спал. На улице она почувствовала к нему такую нежность, что была вынуждена вернуться. Она бросилась на него, повторяя:
— Мне пришлось вернуться, мне пришлось вернуться.
— А я хотел, чтобы ты вернулась, — сказал он и дотронулся до нее.
Она истекала влагой. Скользя в ней взад-вперед, он говорил:
— Обожаю смотреть как я раню тебя там, внизу, раню, как ножом.
После чего он вонзился в нее, чтобы ощутить тот оргазм, от которого она до этого отказалась.
Уходя от него, она была счастлива. Могла ли любовь превратиться в пламя, которое бы не сжигало, как пламя святых индусов? Или Элена научилась ходить по углям и при этом не обжигаться?
Баск и Бижу
Стояла дождливая ночь, улицы превратились в зеркала и отражали все. У Баска при себе было тридцать франков, и он чувствовал себя богачом. Люди говорили ему, что он хороший художник со своей собственной наивной и примитивной манерой письма. Они не знали, что он срисовывает с почтовых открыток. За последнюю работу он получил тридцать франков. Он был в восторге и намеревался отметить это событие, а потому находился в поиске одного из тех красных фонарей, которые означали наличие женщин.