— Я видел, как на тебя глазеет этот араб. Будь осторожна.
Марсель и я шли через мрак, заходя в кафе, где при входе нужно было раздвигать тяжелые темные гардины. От этого у нас возникало ощущение, как будто мы входим в подземный мир или в город, где живут демоны. Черный, как нижнее белье парижских проституток или чулки танцовщиц из канкана, широкие черные подвязки для женщин, созданных самыми сумасшедшими капризами мужчин, с маленькими черными корсетами, подчеркивающими груди и поднимающими их навстречу мужским губам, и черные сапоги, о которых читаешь в сценах порки из французских романов. Марсель весь дрожал от желания. Я спросила его:
— По-твоему, существуют места, вдохновляющие на занятие любовью?
— Определенно существуют, — ответил он. — Так мне по крайней мере кажется. Как тебе захотелось заняться этим на моей постели со шкурами, так же и мне всегда хочется любить в местах, где на стенах висят ковры или драпировки, отчего возникает ощущение, будто ты в матке. Мне всегда хочется заниматься любовью там, где много красного и много зеркал. Но больше всего меня возбудила одна комната, которую я видел недалеко от бульвара Клиши. Как ты знаешь, там живет знаменитая шлюха с деревянной ногой, от которой многие приходят в восторг. Она всегда меня восхищала, потому что я был уверен в том, что никогда не заставлю себя лечь с ней в постель. Я был убежден, что стоит мне взглянуть на ее деревяшку, как я испугаюсь.
Человеком она была жизнерадостным, улыбчивым и симпатичным. У нее были обесцвеченные волосы, однако брови были черными и кустистыми, как у мужчины. Над верхней губой пробивался мягкий пушок. До того, как она обесцветила волосы, она наверняка была смуглой, пышноволосой девушкой с юга Франции. Собственная нога у нее была сильной и мощной, а тело довольно красивым. Однако я не мог заставить себя обратиться к ней с вопросом. Глядя на нее, я вспоминал картину Курбе[39], которую мне однажды довелось видеть. Это было живописное полотно, заказанное одним богачом и изображавшее женщину в момент совокупления. Будучи великим реалистом, Курбе запечатлел ее половой орган и ничего больше. Руки, ноги и голову он опустил. Он изобразил торс с тщательно выписанным лоном, искаженным страстью и обхватившим член, торчащий из очень черных зарослей. И все. У меня было ощущение, что с той проституткой происходит все точно так же: клиент думает только о ее влагалище и старается не смотреть ни на ее ноги, ни на что-либо другое. Может, это кого и возбуждало. Я стоял на углу улицы и размышлял, когда навстречу мне вышла другая молоденькая проститутка. Молоденькая шлюшка — зрелище в Париже довольно редкое. Она разговаривала с той, у которой была деревянная нога. Начался дождь. Юная проститутка сказала:
— Я вот уже два часа брожу под дождем. Туфли мои стоптались, и ни одного клиента за все это время.
Я вдруг ее пожалел и сказал:
— Вы не откажетесь выпить со мной чашку кофе?
Она спросила:
— Вы чем занимаетесь, художник?
— Я не художник, — ответил я. — Но сейчас как раз стоял и думал об одной недавно виденной мною картине.
— В кафе «Веплер» есть несколько отличных картин, — сказала она. — Вот взгляните.
Она извлекла из своей сумочки нечто напоминавшее тонкий носовой платок и развернула его. На нем были нарисованы две женские ягодицы, расположенные так, что можно было видеть влагалище и такой же огромный член. Она растянула платок, который оказался эластичным, и получилось, как будто ягодицы и член двигаются. Потом она повернула платок, и снова было такое впечатление, словно член двигается, но только теперь уже в женском влагалище. Девушка шевелила платком как-то по-особенному, отчего вся картинка казалась живой. Я рассмеялся, но увиденное возбудило меня, и мы так и не дошли до кафе «Веплер», потому что девушка предложила зайти к ней домой. Комната, в которой она жила, находилась в весьма плачевного вида доме на Монмартре, где обитали все циркачи и артисты оперетты. Нам пришлось подниматься пять этажей.
Она сказала:
— Простите, что тут так плохо, но я только-только приехала в Париж. Я живу здесь всего лишь месяц. Раньше я работала в борделе в одном маленьком городке, но какая скука каждую неделю общаться с одними и теми же мужчинами!. Все равно что выйти замуж! Я точно знала, когда они придут, в какой день и в котором часу. Я знала все их привычки. Никаких неожиданностей больше не предвиделось. Поэтому я и перебралась в Париж.
Разговаривая, мы зашли к ней в комнату. Она была очень маленькой: места в ней хватало только для большой железной кровати, на которую я повалил девушку и которая скрипела так, будто мы уже лежали и любились на ней, как две обезьяны. Однако я никак не мог привыкнуть к тому, что в комнате нет ни единого окна. Все равно что лежать в тюрьме или в могиле. Я не могу объяснить, какое у меня было чувство. Но это дало мне ощущение покоя. Как замечательно было почувствовать себя в безопасности вместе с молодой женщиной. Почти так же приятно, как оказаться в ее киске. Это была самая удивительная комната из всех, в которых я когда-либо занимался любовью, настолько отгороженная от остального мира, настолько замкнутая в себе и теплая. Проникая в девушку, я подумал, что по мне, да пропади он этот остальной мир пропадом. Я находился в лучшем месте на свете, в матке, теплой, мягкой и закрывающей меня от всего прочего. Она защищала и скрывала меня.