К тому времени голод в ее матке превратился во всепоглощающее пламя и чуть не сводил Луизу с ума. Всему, что бы она ни предпринимала, спеша разговеться, он противодействовал. Стоило ее поцелую оказаться дольше обычного, как Антонио отстранялся. Когда она двигалась, серебряный пояс позвякивал, словно рабская цепь. Луиза и в самом деле была теперь рабой этого смуглого гиганта. Он господствовал, как царь, и ее страсть должна была подчиняться его страсти. Она осознала, что ничего не сможет противопоставить его силе воли. Он требовал покорности. Полное истощение умертвило в ней страсть, и тело ее расслабилось. Оно стало мягким, как вата, а он продолжал ласкать ее с еще большим восторгом. Она была его рабыней, его собственностью, безвольным телом, уступчивым и нежным под руками мужчины. Он трогал каждое углубление ее тела, не оставляя без внимания ничего, мял ее, лизал, вгрызался в кожу большими сверкающими зубами и оставлял на ней отметины.
Страсть, до сих пор остававшаяся на поверхности кожи неким раздражением, теперь ушла в глубь тела Луизы. Страсть оседала, тлела и превращалась в огонь, только и ждавший, чтобы вспыхнуть, когда Антонио пробуждал его своим ритмом. Его прикосновения походили на танец, придававший телам новую форму. Сейчас они лежали, приникнув друг к другу, как две ложки, его пенис покоился между ее ягодиц, а ее груди с болезненной чувственностью волновались под его руками. Он по-львиному присел над ее распростертым телом и, раздвинув ягодицы, проник в нее. Он проделал это впервые и заполнил Луизу, как не заполнял никто из его предшественников, достав до дна матки.
Влага так и капала из нее, а когда он двигался взад-вперед, слышались хлюпающие звуки. Из нее вышел весь воздух, так наполнил ее его член. Он все время двигался, направляя толчки в самую матку, но как только дыхание ее участилось, он выскользнул, сверкающий влагой, и принялся ласкать по-новому. Он откинулся на кровати, отчего член устремился вверх, и велел ей сесть верхом, чтобы он снова оказался в ней и волосы на их лобках соприкоснулись. Она повалилась на него, провела грудями по его груди и поцеловала, после чего выпрямилась и начала скользить вверх и вниз по члену. Иногда она приподнималась, так что в ней оставалась только головка пениса, и начинала двигаться очень осторожно, чтобы он не выскочил совсем, но касался самых краешков срамных губок, красненьких, припухших и сомкнутых на нем наподобии ротика. Потом она вдруг рухнула и впустила в себя член на всю длину, не переставая целовать Антонио. Его ладони все это время оставались на ее ягодицах, мешая двигаться слишком быстро и не давая кончить.
Он спустил ее с кровати, поставил на четвереньки на пол и сказал:
— Пошевеливайся.
Она поползла по комнате, длинные светлые волосы свисали вдоль тела, а серебряный пояс казался грузом вокруг талии. Он встал позади Луизы на колени и, накрыв тело женщины своим, проник в нее. Взяв Луизу сзади, он просунул под нее голову и, крепко держась руками и губами, принялся сосать груди, словно она была животным. Оба тяжело дышали и извивались. Только после этого он поднял любовницу обратно на постель и обнял ее ногами свои плечи. Он взял ее грубо, и их тела задрожали в оргазме, таком яростном, что Луиза решила, будто вот-вот сойдет с ума от ненависти и желания, чего она никогда прежде не испытывала. Антонио лежал и улыбался, пытаясь отдышаться. Потом они легли спать».
На следующий день Мийар рассказал о художнице Мафуке, мужчине-женщине с Монпарнаса:
«Никто толком не знал, кто она такая. Одевалась она, как мужчина, и была маленькой, худенькой и плоскогрудой, с короткими, гладкими волосами. Лицо у нее было, как у мальчика, а в бильярд она играла, как мужчина. Пила она тоже, как мужчина, скрестив ноги, когда стояла за стойкой. Как мужчина, она рассказывала непристойные анекдоты, а рисунки ее обладали силой, какую редко встретишь у женщин. Однако имя ее звучало по-женски, ходила она походкой женщины, и поговаривали, что у нее нет пениса. Мужчины ума не могли приложить, как им с ней обращаться. Иногда они запанибратски хлопали ее по плечу.
Жила она в студии вместе с двумя девушками. Одна из них работала натурщицей, вторая была танцовщицей в ночном клубе. Однако никто не знал, какие у них взаимоотношения. Было ощущение, что две девушки живут как муж с женой. Каково же тогда было место Мафуки? Они никогда не отвечали на вопросы. На Монпарнасе всем всегда хотелось знать все до мелочей. Некоторые гомики предпринимали попытки подступиться к Мафуке, но получали от ворот поворот. Она всегда была готова вступить в перебранку и лупила от души.