Вечером того же дня, после всех репетиций, Дороши постучалась в дверь Марининой комнаты. Пилот сидела на кровати и глядела на первые звёзды, встающие на темнеющем небосклоне.
— Что ты хотела? — спросила она у Дороши каким-то отсутствующим тоном.
— Я хотела поговорить, — начала та, но вдруг сказала то, чего сама от себя не ожидала, — о Рудневе-сан.
— Это ты сейчас к чему? — не поняла Марина, оборачиваясь к ней.
— Дело в том, — снова зашла издалека Дороши, — что Накадзо-сан приказал мне ввести в МТВ данные устаревших мехов других стран. Французских, британских, советских. Для этого он мне посоветовал поговорить с Рудневым. В том плане, что пилот всегда лучше знает свой мех, и из этого разговора я смогу почерпнуть больше, чем из самого подробного справочника.
— Да, Дороши-кун, — кивнула Марина, — так оно и есть. Но я всё-таки не понимаю, почему ты ко мне пришла.
— Ну, — протянула девушка, не зная, чтобы ей соврать такое, наиболее правдоподобное, — вы же оба русские.
— Он был русский, — отрезала Марина, — а стал советский, а я — эмигрантка.
— Но родина ведь у вас одна! — начала горячо настаивать Дороши, хватаясь за эту возможность продолжить разговор, как за соломинку.
— Нашей родины, Дороши-кун, — Марина снова обернулась к окну, — больше нет.
Дороши поняла, что говорить ей вроде бы уже и не о чем, а потому хотела уже попрощаться, когда Марина сама продолжила:
— В гимназии нас все звали женихом и невестой, — грустно усмехнулась она. — В двенадцать лет любое чувство кажется любовью на всю жизнь, и мы были влюблены друг в друга. Ровно до семнадцатого года. Не окончив гимназии, Руднев сбежал в Революцию, а мне показалось, что — от меня. И это была обида на всю жизнь. Наверное, именно из-за этого я и примкнула к Белому делу, возомнила себя этакой кавалерист-девицей. Надеждой Дуровой. Ладно, тебе, Дороши-кун, это неинтересно совсем.
Девушке на самом деле было очень интересно, но она не стала настаивать. Однако и уходить не спешила.
— Я сначала была резко настроена против него, — сменила тему Марина, — когда он только пришёл в отряд. Да и сейчас не слишком доверяю Рудневу, но после того, как он отказался присутствовать на тренировках, чтобы не мешать Ютаро командовать и даже советы давать перестал… То ли он ловкий шпион и не желает лишний раз привлекать к себе ненужное внимание, либо… Я уже ничего не понимаю.
Марина откинулась спиной на стену и забросила руки за голову. Она была старше Дороши почти на десять лет, прошла войну, эмиграцию и сражалась в рядах «Труппы» с самого её образования. Но сейчас она казалась девушки едва ли не ровесницей — мечтательной барышней дореволюционной России. Правда, Дороши весьма смутно представляла себе Россию, что до революции, что после неё.
— И вот что ещё самое странное, — Марина уже явно говорила сама себе, не обращая внимания на Дороши, — я больше не испытываю ненависти к Рудневу. И это пугает меня, Дороши-кун. — Она обернулась к девушке и та вздрогнула от того, что на неё обратили внимание.
— Это нормально, по-моему, — сказала она, — ведь вам приходилось сражаться плечом к плечу, пусть и в тренировочных боях. Это сплачивает, не смотря ни на что.
— Сплачивает, — улыбка Марины была, казалось, ещё более грустной. — Что тебе знать о настоящем бое и настоящей войне. Тем более, гражданской. Сколько лет у вас потомки крестьян унижали самураев. Да и сейчас ещё не перестали, верно? Так и у нас. Мы слишком яростно резали друг друга, а с тех пор прошло слишком мало времени, чтобы примириться и, как ты сказала, сплотиться.
— Но ведь теперь у нас всех общий враг, — горячо настаивала Дороши, сама того не замечая, она начала защищать Руднева. — И ему всё равно кто ты — русский или японец, боярин, самурай или рабочий и крестьянин.
— Боже мой, — уже легче рассмеялась Марина, — вы до сих пор называете нас боярами. Ты хоть знаешь, кто такие были бояре, Дороши-кун?
Девушка покраснела. Она очень не любила, когда ей задавали вопросы, на которые она не могла ответить. А уж в этом случае ничего глупее придумать было нельзя — сама же ляпнула про бояр.
— Я не стану тебе читать лекций по русской истории, — сказал Марина, — если интересно, сама прочтёшь. Но, возвращаясь к Рудневу, насчёт общего врага. Даже, не смотря на все рассказы Накадзо-тайса, плохо представляю себе этого Юримару. Кто он такой? К чему стремиться, кроме совершенно бессмысленного разрушения Токио? Но я готова сражаться против него, хотя бы и из-за этого. Я живу в столице довольно давно и город стал для меня почти родным, тем более что Тулу и Севастополь, по которым мою семью мотало вместе с вдовой Руднева-сёсё — отца Пантелеймона, я начинаю уже забывать. Но для Руднева-сан Токио никак не может стать второй родиной за те несколько недель, что он прожил здесь. И потому не очень понятны слова Юримару о том, что Руднев-сан его личный враг.