В начале войны мне часто приходилось иметь дело с весьма странными личностями. Однажды утром я узнал, что какой-то американец гигантского роста остановился в гостинице «Карлтон» и заявил о своем намерении купить яхту, чтобы отправиться в гости к кайзеру. Я пригласил его в свою канцелярию и с удивлением увидел человека чрезвычайно внушительных размеров: он был выше 6 футов ростом и, наверно, весил не менее 100 килограммов. Стоя у моего стола, он смотрел на меня, не снимая шляпы с головы и не переставая жевать потухшую сигару.
— Не угодно ли вам снять вашу шляпу и присесть? — сказал я ему.
— Я предпочитаю стоять.
— В этой комнате курить не полагается.
— Я не курю, — отвечал он сквозь зубы, не выпуская изо рта сигары.
— Мне передавали, что вы собираетесь купить яхту. Можно узнать для каких целей?
— Это мое, а не ваше дело.
В этот момент один из моих коллег, человек сложения и силы почти равных моему собеседнику, вырос во весь свой рост перед нами, полагая, что наш посетитель таит какие-то злые умыслы. И действительно, с момента прихода он не переставал хмурить брови, и, по-видимому, было бесполезно предлагать ему какие-либо вопросы. Я предложил ему вернуться к себе в гостиницу и не выходить оттуда. В тот же вечер американское посольство получило телеграмму, сообщавшую, что один крупный американский богач, психически не совсем здоровый, бывший у себя дома под медицинским надзором, скрылся и отплыл на пароходе в Ливерпуль. Это и был мой знакомый с сигарой. Посольство запросило меня, не найду ли я возможным вернуть его семье, которая ожидала его по другую сторону океана. Убедить его уехать по собственному желанию казалось безнадежным делом. Я попытался через одного весьма вежливого инспектора попросить его срочно явиться ко мне. Инспектору я посоветовал принять в разговоре с американцем самый таинственный вид, будто мне предстоит передать одно весьма важное, касающееся его сообщение. К моему удивлению, он тотчас же явился на мое приглашение, и на этот раз я уже не применял никаких особо вежливых приемов. Уверившись, что все двери были крепко закрыты, я сказал ему самым серьезным образом: «Я пригласил вас, чтобы предупредить, пока еще есть время. Не обращайтесь ко мне ни с какими вопросами, но если вы благоразумны, вы исполните в точности то, что я вам скажу. Завтра утром пароход отправляется в Нью-Йорк. Не раздумывайте долго, сейчас же берите билет и уезжайте. Вам нельзя терять времени. Уезжайте завтра, иначе будет слишком поздно».
Он пристально посмотрел на меня и вышел из комнаты, не сказав ни слова. Через два часа я узнал, что он вернулся к себе в гостиницу, чтобы уплатить свой счет, и уехал, не взяв с собой никакого багажа. Депеша из Ливерпуля уведомила меня, что он уже находится на пароходе, взял билет и заперся в своей каюте. Мы узнали впоследствии о его приезде в Нью-Йорк. Его вещи были высланы ему тотчас же после его отъезда.
В другой раз мой коллега счел нужным вмешаться. Я вызвал к себе мужчину средних лет по делу, не представлявшему особой важности. Это был человек свирепого вида. Как только я начал допрос, он уставился на меня в упор и не отвечал ни слова. Я повторил свой вопрос и увидел, что он опустил в карман руку, собираясь как будто вынуть оттуда, как нам показалось, револьвер. Мой коллега собирался уже накинуться на него, когда из кармана показался предмет, возбудивший наши подозрения: это был своеобразный маленький телефонный аппарат, посетитель поставил его ко мне на стол и приложил трубку к уху. Оказалось, что он был совершенно глухим. Тень улыбки проскользнула по его суровому лицу, когда он понял нашу ошибку.
Вскоре после объявления войны почти все общественные деятели, речи которых печатались в газетах, получали письма на иностранном языке, содержавшие оскорбительные выпады по отношению к англичанам и восторженные похвалы немцам, которые, по мнению автора этих писем, являлись избранниками божьими, посланными провидением, чтобы потопить нас. Грубость и тщеславие, бившие в глаза в этих письмах, носили на себе, тем не менее, оттенок эрудиции. Видно было, что автор их поглотил огромное количество литературы.
Эти письма рассылались по почте во все кварталы Лондона и указывали мнимое местопребывание автора их в Лофтоне. Кроме труда, которого ему стоила вычурная каллиграфия этих писем, автор их должен был потратить немало времени и денег, чтобы бегать по всему Лондону и рассылать письма по почте.