Мы сравнили купленный образец бумаги с одной из фальшивых кредиток. Он был с ней совершенно схож как по материалу, из которого был сделан, так и по цвету, но на нем не было водяных знаков. Надо, впрочем, сказать, что качество этой бумаги нисколько не уступало бумаге настоящих банковых билетов. После этого эпизода наступило затишье.
Два дня спустя ко мне явился мой приятель из государственного казначейства с еще более удрученным видом, чем прежде, и сообщил, что распространение фальшивых кредиток продолжается усиленными темпами. Сумма их уже превысила 100 тыс. фунтов стерлингов, и они ежедневно притекали из разных банков. Я рассказал ему, чего нам удалось добиться, и просил его запастись терпением.
— Почему же вы не арестуете Эллиота? — спросил он меня.
— Конечно, мы могли бы задержать его в любой момент, но пока не прекратится деятельность типографа, всегда найдутся люди, которые будут сбывать фальшивые кредитки. Мы очутимся тогда еще в худшем положении, так как все газеты непременно напечатают сообщение об аресте Эллиота и публика окончательно потеряет всякое доверие к бонам государственного казначейства.
Как-то вечером серб пришел к нам с важным сообщением. Эллиот обещал передать ему свежую пачку банковых билетов в следующую субботу утром.
— Теперь, — сказал ему Фаулер, — вы должны постараться разузнать, откуда он достает эти кредитки. Мы вас уполномочиваем играть в карты, конечно, на наш счет, с людьми, которые у него собираются, и во время этой игры как следует следите за вашими партнерами.
Через три дня серб принес нам на самом деле чрезвычайно важные новости. Он играл в карты у Эллиота накануне вечером, в пятницу. Гости непрерывно заходили туда, проигрывали свои ставки и уступали свое место другим. Уже поздно вечером туда зашел молодой человек и сел за карточный стол. В его наружности не было ничего такого, что могло бы возбудить подозрение, однако серб заметил две вещи: он уплачивал за свой проигрыш серебряной монетой, и пальцы его были черные, точно запачканные типографскими чернилами. Как только молодой человек ушел, наш серб сказал Эллиоту:
— Я помню этого парня, он служил в вашей конторе в Лестерсквере.
— Нет, вы ошибаетесь.
— Уверяю вас, — настаивал серб, — я редко забываю лица. Я готов держать пари, что он был вашим служащим. Я помню даже его имя — его зовут Браун.
— Не держите пари, вы проиграете. Он никогда не был служащим и зовут его Уильямс.
Это уже было некоторое указание, хотя и довольно неопределенное. Во все участки была разослана повестка с требованием указать адрес типографа, носящего фамилию Уильямс. Ответ пришел к нам из полицейского участка одного из северных кварталов Лондона. На одной из маленьких пустынных улиц на калитке дома была надпись, наполовину стертая, на которой можно было прочесть: «Уильямс, типограф», но, насколько было известно, в этом помещении никто не проживал.
Этого было достаточно. Мы получили сообщение во вторник в два часа пополудни. Без четверти три главный инспектор Фаулер проходил медленным шагом по означенной улице. Он не останавливался, но опытный взор его успел заметить несколько весьма важных пунктов.
1. Хотя буквы на калитке, которая вела в маленькое помещение, похожее на конюшню, были почти неразборчивы — настолько они были древние, — но на краске были следы, которые мог оставить только тот, кто старался открыть калитку.
2. Напротив ворот было окно с вывешенной на нем карточкой, на которой была надпись: «Сдаются квартиры». Карточка была снята в тот же вечер, так как час спустя хозяйке дома был нанесен визит тремя «господами из Ливерпуля», которые объявили, что приехали в Лондон по делам на несколько дней. Они вели поистине весьма странный для деловых людей образ жизни. Они никогда не выходили из дома, и один из них постоянно стоял у окна, наблюдая за тем, кто ходит по улице; даже в часы обеда и ужина они сменялись между собой на этом наблюдательном посту. Эти таинственные жильцы должны были впоследствии доставить своей хозяйке еще больший сюрприз.