— Да лучше бы я сдохла. Вы шпионите за мной?
— С какой стати? Вы орете, как стадо голодных кошек. Не услышать вас просто невозможно.
— Кто вы вообще такой?
— Алан.
По ощущениям казалось, что прошла целая вечность. Но в Академии время словно замерло. Я будто и не уходила отсюда. Никто не заметил моего отсутствия. Не то что бы мне очень хотелось объяснять свои прогулы проф-магам, но…
Помню, в лораплиновской Академии я всё никак не могла найти тихое, уютное место. В нашей Академии было не так. У меня существовали любимые укромные уголки — нулевой этаж, к примеру. После того, как студенты убедились, что никаких потайных ходов там нет, это место никого к себе не манило.
Ещё крыша.
Я редко выходила туда, всего три или четыре раза за всю учёбу. Но попасть туда вполне возможно, постоять рядом с выступом — тоже. Посмотреть на панораму города. Опустить взгляд, почувствовать, как перехватывает дыхание от высоты и… сделать шаг назад.
— Ты не поела, да?! — оскорблёно возмутился Золин вместо приветствия.
Надо же. Я и не заметила, как добрела до нужной аудитории. Подняла взгляд, посмотрела на взъерошенного парня.
— М… нет.
— Вот, вот она — благодарность за мою заботу! — наигранно (или взволнованно?) проговорил Золин.
Несколько студентов удивлённо покосились в нашу сторону. Мы, как обычно, ждали своей очереди, чтобы попасть в кабинет.
— Не нужно было ничего приносить, — хмуро буркнула я.
— Угу, у тебя всего лишь нет ни еды, ни тёплой одежды, — внезапно зло огрызнулся парень.
От его реакции я подавилась собственной. У меня уже созрели в голове ответные колкости, но пришлось их проглотить.
— У меня есть еда, я кушаю в столовой, — напомнила осторожно.
— Можно было просто сказать «спасибо». — Золин выглядел слегка смущённым. Похоже, сам не ожидал, что так сорвётся. Ну ничего, бывает. Не всегда же нам быть мягкими и пушистыми. — Как там мой брат?
Как Эстан? Он облил меня грязью. Ранил Крис. Побурчал на твой счёт. Сказал мне, кто мой отец.
— Хорошо, — пожала я плечами. — В смысле, лучше, чем был.
— Он что-нибудь сказал на счёт нашего дела?
— Да. Сказал, что конс-магу можно доверять, — я говорила предельно кратко. Если кто и подслушивает, то не поймёт, о чём речь.
— Неожиданно. — Золин уставился в пол. Лицо у него было какое-то бледное. — Что ж, он редко ошибается.
— Ты чего такой странный? — Я настороженно оглядела друга с ног до головы. — Опять за сочинение переживаешь?
— Э-э… да.
— Успокойся. Ты лучший, и прекрасно об этом знаешь. Тебя похвалят. И вообще всё будет хорошо.
Золин недоумённо покосился на меня.
— Ты тоже сегодня странная.
Просто Алан оказался моим отцом. Я моргнула, натянуто улыбнулась и повторила:
— Всё будет хорошо.
Дверь аудитории отворилась. Из помещения стали выходить студенты. Мы ждали, пока поток отмучившихся «зомби» прекратится, и впустят «свежую кровь».
— Можно тебя кое о чём попросить? — неожиданно тихо спросил Золин.
— Ну да, конечно.
— Оценишь моё сочинение?
— Прямо сейчас? — Я удивлённо подняла брови.
— Нет, когда я буду читать.
— Там опять что-то душещипательное?
— Надеюсь, — пожал плечами парень.
Мы зашли в аудиторию, расселись по своим местам. Прохор Авдеевич глотнул водички из бутыли и, прочистив горло, принялся вещать:
— Меня невероятно удивляет ваше отношение к учёбе! Как будто это нужно не вам, а мне. Я, конечно, ценю, что вы бережёте мои нервы. Но ещё раз повторяю: не сдавать работы нельзя!!!
Конечно, злой и оскорблённый взгляд достался мне. Он прямо так и вопил: «Матильда, если тебе этого не надо, то просто не приходи сюда! Халтурщица!».
— Ты что, опять не сделала? — Золин тоже удивлённо покосился в мою сторону.
— Не до того было, — тихо буркнула в ответ.
Парень выкладывал на стол кучу вещей из рюкзака. Я смущённо посмотрела на свои самописку и листочек. Мда.
— Ты чего, все свои монатки из общаги притащил? — пробурчала я.
— Только самое необходимое.
Из необходимого у него были: гора учебников, причём по тем предметам, что вообще никак не касались спецкурса; четыре самописки (я и одну-то с трудом находила, а тут!); стопка листков; пирожок.
— Это ещё что? — Я удивлённо посмотрела на последнюю вещь.
— Это тебе. — Золин одним ловким движением подвинул еду на мою сторону парты.
— Э?
— Ты как-то сказала, что в столовке вкусные пирожки. Вот я его и взял. Прямо как чувствовал, что суп ты не поешь!
Перед глазами внезапно предстал недожаренный блин, намертво прилипший к полу. Я меланхолично посмотрела на еду, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота.
— Зачем ты это делаешь? — непонимающе спросила.
Золин ответить не успел, потому что Прохор Авдеевич злобно призвал студентов к тишине и порядку, после чего официально начал занятие.
— Сегодня мне не хочется терроризировать вас своими замечаниями. Давайте сделаем так: кто хочет, чтобы его работу разобрали, поднимите руки. Вами сегодня и займёмся.
Золин, конечно, был среди активистов. Я же попыталась сделать вид, что меня не существует.
— Отлично, Сэм, тогда с тебя и начнём. А Матильда напомнит нам тему сегодняшнего сочинения.
Я затравленно покосилась на соседа по парте.
— Что такое любовь, — одними губами проговорил Золин.
— Что такое любовь, — повторила я.
— Спасибо, Сэм. — От преподавателя ничего не укрылось. Он меня окончательно невзлюбил. — Выходи сюда, читай громко и с выражением.
Золин выполнил всё так, как его и просили.
Он написал сочинение на тему «Что такое любовь?».
Он вышел перед нами, уверенно выпрямился и, поймав чей-то взгляд, улыбнулся, подмигнул, а затем прокашлялся и начал читать.
Громко.
С выражением.
— Я могу сравнить любовь со смертью. Любовь, как и смерть, трудно спутать с чем-то. Когда ты умираешь, ты никогда не назовёшь это «простудой». Когда ты любишь, ты никогда не назовёшь это «влюблённостью».
Я хмыкнула. Сцепила кулаки и уткнулась в них подбородком. Хотелось лечь и забыть обо всём на свете, но я должна была пережить это занятие. А затем пережить последующие часы. И ещё. И ещё. Просто пережить.
— В этом мире можно ко многому отнести слово «любовь». Любовь к музыке, любовь к природе, любовь к человеку, эта жизнь наполнена любовью. Я бы хотел выделить самую банальную, но самую непростую любовь.
Золин перевернул листок другой стороной. Я внезапно заметила, что его руки слегка дрожат, а голос стал на порядок ниже.
— Любовь к девушке — это ужасно. Когда ты любишь, ты становишься полной размазнёй. У тебя начинают трястись руки, и появляется странная нерешительность. Ты понимаешь, что должен думать о чем-то важном, но все твои мысли абсолютно тупые. Ты думаешь о любви. О ней. И ты превращаешься в простую тряпку, потому что всем нам с самого рождения вбивали, что мужики должны быть сильными, решительными и рациональными. А когда ты влюбляешься, ты сперва вообще не понимаешь, что происходит. От рациональности не остается и следа, а внутри появляется тупое щекочущее чувство, и ты сидишь, и в ужасе думаешь: «Это что, те самые бабочки?!».
Чем влюбленность отличается от любви? Когда ты влюблен, тебе хочется петь и плясать от счастья. Когда ты любишь, хочется утопиться. Когда ты влюблен, тебе кажется, что твоя девушка идеальна. Когда ты любишь, ты видишь каждый её недостаток, но становишься сумасшедшим, потому что понимаешь, что тебе плевать. А ещё из-за любви ты превращаешься в какого-то полоумного маньяка. Тебе хочется убить любого парня, который подойдёт к твоей девушке. Возможно, это бред — про подкашивающиеся колени, потеющие ладони и поцелуи под луной. Не знаю, этого мне испытать не доводилось. Но одно я могу сказать точно: если человек хоть раз полюбит, он уже никогда не будет прежним.