— Ты соображаешь, что так нельзя?! — Золин выдернул свою ладонь, но вместо того, чтобы отойти и проораться, подошёл ближе. Я испуганно сделала шаг назад и, конечно же, упёрлась спиной в стену. Кто бы мог подумать, что этот коридорчик настолько крохотный. — Нельзя всё время убегать!
Он яростно стиснул челюсть.
— В этом вся ты! Ты всегда думаешь только о себе! Но в этом мире ты не единственная, понятно?! Есть ещё люди! И если они что-то тебе говорят, будь добра, хотя бы имей смелость ответить! Хоть что-нибудь!
Он злился так сильно, что сжимал оба кулака. Костяшки его пальцев побелели. То ли боясь, что сорвётся, то ли просто от переизбытка ярости, он отступил на шаг, и его «прорвало»:
— Ты что… ты так и не привыкла?! Какого чёрта ты так поступаешь?! Сколько мы уже знакомы?! Ты что, не научилась разговаривать со мной?!
Я прижималась в стене, спрятав руки за спиной, и тяжело дышала. Ненавижу бегать. И ненавижу рассказывать о своих чувствах. Поэтому я без возражений дала парню право высказаться.
— Я не буду за тобой бегать! Никто не будет за тобой бегать! — Золин внезапно взмахнул рукой, на лету сжал её в кулак, а затем прикусил костяшку указательного пальца. — Я бы сейчас мог соврать, что там было просто эссе, и оно не про тебя. Но знаешь, мне надоело уже врать. Когда дело касается тебя, мне всегда приходится увиливать, чтобы тебя не спугнуть! Меня бесит то, какая ты!
В этот момент его лицо исказилось то ли от страха, то ли от отчаяния. Скулы отчётливо проступили, вены на шее вздулись. Золин посмотрел на моё лицо, молчал несколько мгновений, а затем выдавил, уже намного тише:
— Я больше не собираюсь врать, что ты мне безразлична. Никогда в жизни мне ещё не приходилось так долго молчать о своих чувствах. Я тебе клянусь, если бы ты родилась в Лораплине, мы бы начали встречаться ещё тогда, ещё в Академии! Ещё в тот момент, когда ты свисала с крыши в одном полотенце!
Я почувствовала, как подкашиваются колени. Сама с трудом соображая, что происходит, начала съезжать по стенке вниз.
— Я тебя люблю. И делай теперь что хочешь, но убежать уже не выйдет. Ясно? Тебе придётся мне ответить. В любом случае. Либо «да», либо «нет», но ты не отмахнёшься, ты не сделаешь вид, что ничего не было.
«Я тебе не позволю», — предполагаемое окончание фразы так и повисло в воздухе.
— Ну?! — воскликнул парень, глядя на меня сверху вниз. — Не молчи, Майки. Либо мои чувства взаимны, либо нет.
— Золин… — хрипло проговорила я. — Алан мой отец.
Это была одна из тех пауз, которые не должны возникать, но они возникают. Золин ошарашено замер. А я… придумывала, что сказать.
— Я узнала об этом сегодня. И убежала… потому что… потому что… у меня тут внутри всё… — Я абстрактным движением обвела область в районе груди. — Тут так всё болит, — шёпотом закончила. — Если бы ты только знал, как мне больно.
Золин осторожно присел на колени, чтобы наши лица находились на одном уровне.
— Я не хотела тебя обижать, — всё ещё шёпотом выдавила я, — но мне так тяжело говорить. Я даже когда просто думаю, эти слёзы, они всегда текут… а я так этого не хочу.
— Майки…
— И я не могу тебе показать. Я выкинула твой репейник.
— Какой ещё репейник? — Золин недоумённо посмотрел на моё пришибленное лицо.
— Ты уехал и оставил только репейник у меня на спине.
— Ты хранила этот репейник?
— Целый год.
— Это значит «да»?
Дурацкие слёзы стекли к щекам. Я сморгнула водную пелену, как всегда подкатившую в самый неподходящий момент.
— Это значит «да».
***
В этом коридорчике время замерло. Его липкие стрелки прилипли к циферблату и отрывались с таким трудом, отсчитывая секунды, будто старались специально для нас.
В безумном круговороте событий, нам нужны были эти секунды.
— Репейник? — таким голосом, словно до конца так и не смог поверить, переспросил Золин.
— Репейник.
— Но почему ты тогда просто не сказала? Всё, как есть?
— А ты почему не сказал?
— Я сказал.
— Ты только сейчас сказал. Но у тебя же… это давно началось, — я смущённо опустила глаза в пол. Чёрт подери, ненавижу себя в такие моменты!
— У тебя тоже.
— Неправда!
— Почему ты относишься к этому, как к чему-то плохому? Это же прекрасно, — Золин непонимающе посмотрел на мою напряжённую фигуру.
Мы сидели с ним рядом, прижимались к стене, но не прикасались друг к другу. Хотя на наши руки опирались на пол и находились в неподобающей близости.
— Меня учили, что в чувствах нет ничего прекрасного, — хмуро пробурчала я, сгибая ноги в коленях и опуская на них подбородок. Вздохнула, как-то слишком уж грустно. — Я не такая как ты.
— По-моему, быть одинаковыми очень скучно.
Я уставилась в пол. Он, конечно, прав, но…
— Майки, — тихо позвал Золин, — молчать не обязательно.
От меня вновь донёсся скупой вздох.
— Я не знаю, что сказать.
— Знаешь.
— Может, и знаю. Но тебе это не понравится.
Золин хмыкнул.
— Мы вообще-то не первый год знакомы. Я тебя знаю. Говори честно.
Я повернула голову, и теперь на колени опиралась моя щека. Посмотрела на спокойное лицо парня и призналась:
— Со мной такое впервые. Меня никто никогда не любил, и я тоже никогда ни к кому этого не испытывала. Я не знаю, как это должно быть.
— Видимо, на то мы и разные, чтобы я тебе показал.
— Ты не понимаешь? Мы больше не друзья. Мы никогда уже не сможем всё переиграть.
Парень напрягся.
— Зачем что-то переигрывать?
— Потому что ничего из нас не выйдет.
— Да с чего ты это взяла?
— Золин, посмотри на нас. Ты добрый и открытый, а я терпеть не могу людей.
— Это же такая глупость, мы сможем найти компромисс, — хмуро проговорил парень.
— Ты готовишь, а я нет.
— И что? Да, ты не умеешь готовить. Не вижу в этом трагедии.
— Я злая и чёрствая.
— Майки, я знаю, какая ты. — Он секунду тупо глядел на моё отчаянное лицо, а потом вдруг сказал: — Ты опять это делаешь, да?
— Делаю что?
— Ты пытаешься убежать. Опять! Придумываешь кучу причин, благодаря которым сможешь снова влезть в шкуру вредной одиночки.
Не успела я возразить, как Золин в одно мгновение придвинулся ближе и схватил меня за руку, склонившись над моим лицом.
— Это не болезнь, ты не умираешь, люди так живут и умудряются быть вместе.
— Это всё равно закончится, — тихо ответила я, в противовес своим словам мысленно наслаждаясь нашей близостью. — Мы закончимся.
— Даже если и так, что мешает нам попробовать?
— Будет больно. Я не хочу чувствовать душевную боль.
— Уж поверь, мне тоже будет больно. Но этого же не случилось, и может быть, вообще не случится. Надо верить в лучшее. Что у нас получится быть вместе. Неужели ты этого не хочешь?
— Хочу, — тихо сказала, непроизвольно прижимаясь ближе к парню. Он осторожно погладил мои пальцы. — Я не умею быть с кем-то.
— Ну и… всё когда-то бывает в первый раз.
— Я в этом ничего не понимаю.
— Я объясню.
— Мне страшно.
— Но я же рядом.
— Золин…
— Хватит, Майки. Неужели не хочешь, чтобы у нас было так? — Он мягко обнял меня за талию и заставил прижаться к себе. — Или так?
Следующим движением он чуть приподнял мой подбородок и подарил лёгкий, нежный поцелуй. Простое касание губ. Хотя кому я вру? Никакое не простое.
— Что будет, если я скажу, что хочу? — хрипло выдавила.
— Попробуем быть вместе.
— То есть отношения? Реальные?
— Ну… да.
— Ты этого хочешь? — пытливо спросила я.
— А ты?
— Я… хочу.
Но не успела я даже дотронуться до его лица, как парень перехватил мою ладонь и грозно сказал:
— Только у меня есть одно условие.
— Какое? — напряглась я.
— Не убегать. Никогда.
— Ладно… — от меня донёсся облегчённый выдох.
Мы потянулись друг к другу одновременно — казалось, что момент требовал именно этого. Золин сидел близко, я прижималась к нему так тесно, что чувствовала, насколько тёплое у него тело. До этого был лёгкий поцелуй, и разум, а вместе с ним и душа требовали чего-то большего. Гораздо более страстного поцелуя — как тогда, когда парень пытался меня остановить в Прушиске. Хотя я всеми фибрами пыталась когда-то это отрицать, но тот поцелуй был именно таким, о каком только можно мечтать. Возможно, не зря этот момент приснился мне — мозг желал вернуть те краткие мгновения.