— Не знаю, — честно ответила я.
Мне было его жалко ровно до того момента, как я поняла, что и правда во всем случившемся виноват только он!
Он держал сына рядом, но не обращал на него внимания, специально шпынял и унижал, никогда не разговаривал с ним о личном, не говорил, что гордится им или любит. Он не давал ему того отеческого тепла, к которому так тянулся Сергей… А теперь мы сидим в коридоре больницы, выкрашенном в бледно-голубой цвет, с мерцающей лампочкой над головой, которая не предвещает ничего хорошего…
— Эдуард Дмитриевич, — пытаясь отвлечься от скорбных мыслей, выдавила я из себя, но Павлов меня перебил.
— Я ведь всегда давал ему все, что он хочет! — в его голосе слышалось отчаяние. — В детстве: любые игрушки, развлечения. Дальше — хорошее образование, должность…
— Но вы не дали ему самого главного, — я накрыла руку генерального ладонью и сжала пальцы. Все-таки мне было жаль старика.
Он удивленно посмотрел на меня.
— Любви, тепла, внимания, которых ему так не хватало все эти годы…
— А исполнение его прихотей разве не проявление любви? Хочешь приставку — на, хочешь машинку — получи. Что это, как не забота? — попытался возразить Павлов в одно мгновения превратившийся из плохого отца в начальника.
Я сжала губы и отрицательно покачала головой.
— Эдуард Дмитриевич, все ваши подарки Сергей воспринимал, как попытку откупиться от него. Ему не игрушки были нужны, а вы… Но вы всегда вели себя, как директор, большой начальник, а не как заботливый отец. Но, даже несмотря на это, вы все равно для него — идеал, отец, расположения которого он всегда добивался. Может, иногда слишком эпатажными способами, но он делал это не со зла, просто не знал, как обратить на себя ваше внимание… И нет ничего удивительного, что он приревновал вас к Игорю…
При упоминании этого имени, во рту у меня пересохло, стало тяжело говорить. Игорь… Я смахнула рукой выступившие на глазах слезы, пытаясь сдержать данное себе обещание не реветь. Только не реветь! И не думать о нем! Скоро все прояснится, а пока я не буду накручивать себя… Но слезы продолжали невозмутимо бежать по щекам, им было все равно.
— …Он действительно отличный сотрудник, не более того. Поощряя Самарина, я думал, что у Сергея проснется дух соперничества, он захочет доказать, на что он способен… Сможет проявить себя.
Павлов замолчал. Накрыв мою руку своей, он посмотрел мне в глаза.
— Кажется, я был неправ. Я никогда об этом не думал, был уверен, что правильно воспитывая сына — бойцом, человеком, который сможет постоять за себя… И к чему это привело?.. Марина, и что же теперь делать?
Я промолчала. Откуда я могла знать, что дальше делать?
Я в своей жизни уже давно не могу разобраться, а он спрашивает совета.
В конце коридора в дверях появился врач. Усталой тяжелой походкой он направился к нам. Не сговариваясь, мы с Павловым соскочили с места.
Несколько секунд мы втроем молча смотрели друг на друга. Никто не решался начать первым.
Я боялась задать вопрос, Павлов стоял, открыв рот, видимо, испытывая те же чувства. Очевидно, врач подбирал деликатные слова, чтобы не шокировать или не ранить нас. От этой мысли по спине пробежал холодок, стало очень страшно. И с каждой секундой всем нам становилось все тяжелее нарушить повисшую тишину.
— Операция прошла успешно, — наконец, сказал доктор. — Где нужно зашили, где не нужно ничего не трогали.
В больничном антураже подобные шутки казались неуместными и все же на душе стало легче.
— С ним все хорошо? — спросил Павлов. — Жить будет?
— А чего ему не жить? У него ушиб пары ребер, гематомы, ожоги и глубокие порезы на руках. Ничего смертельного. Но нам пришлось вызвать полицию, все-таки травмы от оружия, пусть и не огнестрельного. Кстати, будь пистолет боевым, все могло быть гораздо хуже.
Павлов тяжело вздохнул.
— Я могу его увидеть? — спросил он.
— Давайте я вас провожу, — вызвался доктор и развернулся на 180 градусов, отчего на кафельном полу его теннисные тапочки на резиновой подошве аж взвизгнули.
Павлов обернулся.
— Марина, ты не пойдешь?
— Нет, Эдуард Дмитриевич, думаю, вам нужно поговорить с Сергеем один на один. Давно пора.
Он понимающе кивнул и пошел за врачом.
Хорошо, что пистолет не был боевым и к тому же дал осечку. Стреляя в Игоря, Зверев навредил лишь сам себе. Но в те считанные мгновения я едва не умерла от страха! Страстно желая оказаться между Зверевым и Игорем, я бросилась вперед, пытаясь остановить пулю, закрыть любимого своим телом.
Я плохо помню в деталях, что было дальше: крики, визг, люди в ужасе побежали из ресторана на улицу, Сергей упал со сцены, его руки и лицо были в крови. С громким криком отчаяния Катя бросилась к нему, а я повисла на Игоре, на его щеке и шее сочились кровью свежие царапины от моих ногтей.