На одном высоком балконе горшки с тюльпанами ставят прямо к солнцу зеленые побеги. Сара Кан могла бы жить в такой квартире. Она была одним из тех людей, которых можно представить в старости: с глубокими морщинами и седыми волосами, но настороженными. Если бы она жила там, звук ее игры доносился бы из открытого окна над улицей.
Utumn 1962, кубинский ракетный кризис. Ни один ребенок не мог не заметить этого. Мой отец пришел домой и смотрел Новости.
Имена Кеннеди и Хрущев. Страх взрослых, которые, возможно, ожидали войны, потому что война - это то, что случилось с ними.
Когда выпуск новостей закончился, он налил себе стакан хереса. Иногда он пил херес вместо виски и съедал с ним небольшой фруктовый пирог. Он также подавал мне кусок торта и символический глоток хереса в маленьком стакане. Когда Питера не было, я стал его привилегированным товарищем. В те дни, когда на улице было еще светло, мы в это время гуляли по саду. Он говорил: «Что вы узнали сегодня в школе?» или: «Вы хорошо относитесь к бедной миссис Лейси?» как будто заботиться обо мне было тяжело, и я хотел бы рассказать ему какую-нибудь небольшую историю; и он закурил сигарету, и когда она закурилась, вдавила ее окурок в землю так, чтобы он не был виден. Но сейчас была осень. В саду уже давно стемнело, и даже маргаритки на Михайловский день закончились. Когда я пришел домой из школы, я промок, расчесывая их по тропинке, - длинные стебли, упавшие под тяжестью октябрьского дождя. Я мог видеть, что он чувствовал, сидя там, как казалось, что длина темного вечера растягивается и опускается перед ним.
Он отпил хереса, и я увидел на его лице меланхолию праздного момента. Это был момент взрослой жизни с озабоченностью, которую не мог сломить ребенок.
Он поставил стакан и снял со своей тарелки последние крошки торта. Он сказал, что хочет услышать по радио что-то особенное, и я не знаю, как его остановить. Подошел к радиограмме, включил, настроил, прибавил громкость.
Ничего такого.
Опять таки. Ничего такого.
«Вы слышали это в последнее время?»
'Нет.'
Это было правдой. Это не было ложью. Вот и все. Больше он об этом не упомянул. Это было похоже на него. Он не видел или не отчитал вас, и вы чувствовали себя виноватыми из-за этого, и вина становилась все глубже.
Я пошел практиковаться в игре на фортепиано. Я думаю, что это был осознанный акт с осознанной целью - заполнить тишину. Практика игры на фортепиано наполнила дом порядком, картиной семейной жизни. Ребенок инстинктивно знает, как создать настроение. Я играл на своих гаммах. Во-первых, одна октава; затем две октавы; затем обеими руками; арпеджио после; До мажор, ля минор и т. Д. Подниматься и спускаться по ступенькам. Ля минор в мелодической, а затем и в гармонической гамме. Мне понравилась необычность гармонической гаммы. Сара Кан сказала, что у него восточное звучание.
- А как насчет ваших вещей? - спросил мой отец. - Разве ты не начал новую работу на прошлой неделе?
Была пьеса, но я не играл ее с тех пор, как принес домой.
«Я сегодня занимаюсь только гаммами».
«Не думаю, что я это еще слышал. Разве ты не сыграешь ее для меня?
«Весы важны. Миссис Кан так говорит. Весы учат твои пальцы вещам ».
И оставь свой разум свободным.
Дело в том, что весы не обманывали вас чувствами. Они были известны, и они были там, и как только вы их узнали, вы могли играть на них автоматически, как на машине, только быстрее или медленнее. И ваш разум может убежать в другое место. Как ткацкий станок, ваши пальцы - волан. (Или как девушки, которых я видел по телевизору, девушки моего возраста, которые работали коврами в Персии. О чем эти девушки думали весь день?) Черные ключи и белые ключи, руки, их отражение, движущееся на блестящем свете. внутренний изгиб крышки клавиатуры. Иногда, когда я играл, мне казалось, что я вижу девушку на табурете пианино, как будто я смотрю сверху вниз в потолок: девушка со светлыми волосами, выпадающими из конского хвоста, белый носок соскользнул к ней лодыжки, ее руки играли и отражались назад.
M RS Кан сказал мне , что мои весы были почти идеальными. Мне не нужно тратить на них так много времени.
«Все в порядке, - сказал я. «Мне нравится делать гаммы».
«Могу я найти вам другую вещь, что-то, что вам действительно нравится?»
У нее были полки и полки с музыкальными книгами, но корешки были настолько тонкими, что их имена было трудно разобрать. У нее был свет, похожий на высокую настольную лампу, который указывал на полки, и несколько деревянных ступенек, по которым она поднималась на верхние ступеньки. У музыкальных книг есть особый способ старения, что-то связанное с мягкостью их бумажных обложек, способ, которым они желтеют, как пергамент, или мягко отслаиваются и осыпаются. В них есть пыль, как старая шелушащаяся кожа, что делает их таким удивительным, когда вы снимаете их и играете с тем, что внутри.