«Шопен. Танец. Вальс. Это один из самых простых для него, так легко можно было сыграть. Некоторые из произведений Шопена очень трудны ».
Она проиграла, и там была вода, а также танцы, чистая пресная вода пузырилась из пыльных книг.
- Тогда как насчет этого? Она снова подошла к полкам, поправила лампу, и цвета ее шарфа вспыхнули, когда она прошла перед ним. Она достала книги с популярной музыкой, традиционными песнями, джазом, вернулась к фортепиано и сыграла отрывки из того или иного.
Я не знал, как сказать ей, что действительно не против гаммы. Я не хотел играть ни во что.
- Тогда возьми это. Тонкая как вафля книга с нижней полки; ей пришлось встать на колени, чтобы найти его. 'Ты фантазер. Это музыка для мечтаний. Слушать.'
«Хорошо, я сыграю в эту».
Она перешла на другую сторону, и я снова занял свое место рядом с ней на табурете пианино. Мы проработали несколько первых тактов.
«Вы увидите, как это будет происходить», - сказала она. - Ты с этим справишься. Левая рука связывает его, а правая мечтает ».
«На каком языке указаны направления?»
'Французкий язык. Великий пост и могила. Это значит медленно и серьезно. Но не стоит обращать на них слишком много внимания. Иногда направления в этих пьесах - это шутки, нелепости ».
"Что такое абсурд?"
«Человек, который написал это, был маленьким человечком, французом, довольно странным, с бородой, котелком и зонтиком. Подумайте об этом, и вы поймете ».
Руки Сары Кан протянулись и сыграли ее снова, полностью. Я смотрел музыку.
Великий пост и могила. Как процессия, мужчины и женщины в черном выстроились в шеренгу; но кто-то подошел и танцевал между ними, кто-то в цвете. Желтая бабочка среди скорбящих.
Ее кухня была из тех комнат, которые держали в стороне весь остальной мир, все, кроме той части, которую можно было видеть через окно: крутой подъем холма, каменная стена с проломом в ней, большой дуб только немного в стороне от центра обзора. На окне не было занавесок, так что даже в сумерках поле было как угольная картина в рамке в голом прямоугольнике, части комнаты, а не за ее пределами. На стенах были другие картины, настоящие. Ни на одной другой кухне на стенах не висели настоящие картины. Там была небольшая яркая картина с маленьким домиком на берегу моря и несколько рисунков мужских лиц, которые выглядели так, как будто они были сделаны быстро, с длинными быстрыми линиями, но это, вероятно, заняло гораздо больше времени. Я подумал, что одним из мужчин на рисунках, должно быть, был мистер Кан, поскольку он был похож на человека на свадебной фотографии в гостиной, только менее чопорный и более живой. У него было довольно широкое, бугристое лицо, совсем не красивое. Я предположил, что Сара Кан, должно быть, уже привыкла к его смерти, потому что кухня и все комнаты, которые я видел в маленьком домике, казались такими же законченными, как и они; в них нет отголоски, нет пустых мест, как дома.
После урока стало привычкой идти на кухню за пирожным. Я подозревал, что пирожные пекли специально для меня, так как в день, когда я приходил, всегда был один свежий и неразрезанный. Они были вкусными и сочными, такие как пирожные, которые едят вилкой. Иногда они были немного богаче, чем мне хотелось, но я ел их из вежливости. В Саре Кан было что-то такое, что заставило меня почувствовать, что я должен быть максимально вежливым. Возможно, это было проявлением вежливости к ее чужеродности, что было безошибочно, хотя в ее голосе почти не было и следа. Я чувствовал необходимость каким-то образом очаровать эту женщину, или, возможно, я только почувствовал, что в моей власти очаровать ее.
«У вас есть огонь на кухне. Ни у кого больше нет огня на кухне ».
Уютный, закрытый дом. Как будто это ее скорлупа, и она свернулась в ней, как грецкие орехи на торте.
Именно там, сидя за кухонным столом после урока, она рассказала мне, как попала в Англию. В решетке горел уголь, на тряпке лежали крошки пирога. В одной из пьес Сати было направление, du bout de la pensée, что означало «на кончике мыслей», и часто были такие временные отрезки, с легкими словами и шорохом огня. В этот день случилось так, что мысли были высказаны.
«Это было потому, что мы были евреями. Британская благотворительная организация заявила, что возьмет еврейских детей и найдет им дома для жизни ».
Я написал об этом позже в своем дневнике. Никто из тех, кого я знал раньше, не рассказывал мне историю своей жизни, которая была бы настоящей историей, как рассказ в книге.
Сара Кан попрощалась с мамой в зале ожидания железнодорожного вокзала. Это было в Берлине, отличная станция, которую я представлял себе как Паддингтон, куда зашел поезд, когда мы ехали в Лондон. Я представил Паддингтон, высокую арочную крышу, большие часы, на которых нам велят стоять, если мы когда-нибудь заблудились, представил платформы, заполненные серой толпой детей без их матерей, братьев и сестер, ведущих друг друга за руки, и зал ожидания похож на большую пещеру, полную плачущих матерей.