Я хотел спросить его об одном. Что, если вырезать вырез? Если бы вы это сделали, не умерла бы связь? Затем агент в конце может остаться один, снова он или она сама, такими, какими они казались.
Когда Сара Кан позвонила, чтобы отменить урок, я была рада. Вместо этого я мог бы пойти к Сьюзен.
Миссис Лейси варила сосиски к чаю.
«Ты сегодня рано», - сказала она. - Она тебя рано выпустила?
«Миссис Кан заболела, - сказал я. «Она сильно простудилась». Она не объяснила причин, но было много простудных заболеваний, и вполне возможно, что она простудилась.
«О, это то, что это такое? О, я рада, что дело только в этом. Я кое-что слышал о ней. Одна из женщин в магазине сказала, что она вошла, и что она выглядела совсем неважно, и что она была довольно странной, и вышла прямо снова, не сказав ни слова. Я подумала, может быть, кому-нибудь стоит пойти и увидеть ее ».
«Я уверен, что с ней все в порядке», - сказал я, не желая, чтобы меня отправляли. Один или два раза меня вместе со Сьюзен отправляли с миссией милосердия по деревне. - Разумеется, за исключением того, что она простужена. Она сказала, что просто не хочет никого видеть. Пока ей не станет лучше.
Пару дней спустя я проехал мимо дома, куда-то ехал с отцом. Дни были длинные, так как стоял март, но не светлые, а просто унылые и стойкие, как снег. Когда мы проходили, было время чаепития, и в доме не горел свет, но я был уверен, что она там. Было бы достаточно ярко, чтобы видеть изнутри, чтобы увидеть, кто находится на дороге. Когда мы проезжали мимо, я знал, что Сара Кан была там, не более чем плотным слоем в темноте, с запертыми дверями и выключенным светом, стоя с той индийской шалью, которую она обернула вокруг себя, и видела проезжающую машину.
Когда настал урок на следующей неделе, я решил не ехать. Я никогда раньше не делал ничего подобного. Я взял свой музыкальный футляр и сделал вид, что иду туда, но пошел совсем другим путем. Деревня была серой и тихой, и меня никто не видел.
Это был суровый день с железным небом, но без ветра, так что было не так холодно, как казалось. Снег был теперь мягким и влажным, и всюду в деревне он был грязным. Пора его не было. Мы уже привыкли к этому, у нас уже была зима. Все выглядело закрытым и забытым. Дым из труб слишком рано сливался с небом, и даже освещенные окна казались едва живыми. Я прошел мимо детской площадки и увидел, что горка и качели теперь обнажены от снега, и долго ходил на качелях, взад-вперед, наблюдая, как навстречу мне идут и уходят крыши домов напротив; а затем закрыл глаза и снова увидел в уме крыши, которые приходили и уходили.
Потом я увидел, как моя мать смотрит на крыши, смотрит в тот же вечер, на те же сумерки, на ту же оттепель, только крыши были выше и чернее и сливались вместе, крыши города. Иногда я видел свою мать такой, запертой где-то в темной комнате, далеко, где-то в мертвой стране на Востоке - конечно, Европа, не Азия, но такая Европа, которую называли только так, как Восток. Она была высоко наверху, в комнате, ведущей вверх по узкой лестнице, и всегда смотрела наружу, стоя у закрытого окна. Комната немного менялась каждый раз, когда я ее видел, но в ней были отслаивающаяся краска или старые поцарапанные обои (их цвета были тусклыми, если цвета были видны), закрытое окно и затхлый запах. Моя мать ненавидела бы такие комнаты. Ей так нравились свет, воздух и красивые вещи. Это тоже были холодные комнаты, и я знал это, потому что мама никогда не снимала зимнее пальто, не закутывалась в него и не засовывала руки глубоко в карманы. Она стояла у окна и смотрела на крыши, когда стемнело.
А может быть, она была в пальто не только из-за холода. Возможно, она только что вошла, или она только что надела его, она собиралась уходить. Да, она ожидает прибытия машины и уже надела пальто. Вскоре, увидев блестящую черную крышу седана, движущегося по улице внизу, она подходит к двери, открывает ее и начинает спускаться по неосвещенной лестнице.
Я продолжал раскачиваться, пока не почувствовал холод и почти укачивание, затем притормозил и прижал ногу к земле, позволяя ей волочиться взад и вперед.
Моя мама сейчас в машине, идет к мосту. Сейчас утро, но так рано, что уже сумерки. Мост - стальной, сделанный из толстых балок, и между балками Meccano окутывает туман. Машина останавливается незадолго до начала моста, и моя мама выходит из пассажирской двери в задней части машины и сильно ее закрывает, так что она издает лязг, как дверь холодильника, и уходит. Водитель машины - это лишь контур за лобовым стеклом. Он держит двигатель машины включенным, и его звук доносится сквозь туман до толпы людей, которые ждут на другой стороне моста.
Она быстро идет по центру дороги. Ее шаги металлически звенят по асфальту. У нее высокие каблуки, аккуратные щиколотки с чулками, плотное пальто, украшающее ее. Она выглядела одетой для обычного дня в городе, дневных покупок или визита к врачу, а не для этой утренней прогулки по стальному мосту.
Когда она оказывается на мосту, звук ее шагов смягчается. Теперь нет стен, чтобы укрепить их, а только открытый воздух. Внизу течет река, широкая, холодная и темная, но вы не видите ее. Вы знаете, что это происходит из-за тумана, который поднимается над ней, разливается по юбке ее пальто и уносит с собой сырое пробуждающее дыхание земли за городом.