Даже с расстояния разделяющих их сейчас метров Кристиан увидел заблестевшие уголки глаз сына. Вдруг перестав вырываться, тот стоял и смотрел на него, то и дело сглатывая ком в горле. Смотрел… Словно хотел навсегда запомнить, запечатлеть в памяти, закрыть на самых дальних ее задворках, чтобы потом в минуты просветления сознания вспоминать и согреваться теплом этих воспоминаний. Но Кристиан боялся другого – что Рон не сможет жить в секте. А значит… Может, он все же не только грешил и там, наверху, ему удастся, если не выпросить для сына спасение, то хотя бы попросить, чтобы они снова были вместе. И уже оттуда оберегали, накрывая, словно покрывалом, любовью своих оставшихся на земле девочек.
Он не сможет. Не сможет жить в секте. Это Рон знал совершенно точно. Нет, он не стоял сейчас, сдерживаемый двумя «балахонами», он был там, вместе с отцом, вместе с ним висел на кресте в ожидании расправы под красивым названием «жертвоприношение», обычного убийства, жестокого, как сама жизнь. Даже с расстояния разделяющих их сейчас метров, несмотря на вдруг проступившие в глазах слезы, он видел. Видел любовь и боль в глазах отца, затмивших страх и осознание близкого конца. Его сердце сейчас бешено колотилось в одном ритме с сердцем отца. И Рон знал – оно остановится. Остановится, как только навсегда замолчит другое… которое всю его жизнь билось за него, болело за него, которое и сейчас, забыв о себе, готово было на все, лишь бы спасти его.
Все время, пока «братья» и «сестры» заполняли лавки в зале, отец и сын смотрели друг на друга, словно пытались посреди всего этого безумия подарить друг другу свою последнюю любовь, сказать последнее «прости».
Как бы ни было сюрреалистично происходящее, увы, для них оно было более чем реально. Как и вдруг ударивший в глаза первый луч солнца, заглянувший в узкое окно под потолком.
Рон вздрогнул, посмотрел в окно, снова перевел взгляд на отца.
Кристиан вздрогнул, посмотрел в окно, снова перевел взгляд на сына. Руки сжались в кулаки. Вот и все…
- Братья и сестры! – голос Анако для них обоих сейчас звучал где-то далеко, в тумане сознания, за границами их общей боли. – Наступает святой для нас момент. Четыре раза в год Отец наш снисходит до нас, чтобы принять от нас очередной дар. Принять и подарить нам взамен свою защиту и благословение! И в этот раз я уверен – он останется доволен. Потому что тот, кого мы собираемся сейчас принести в жертву во славу Отца нашего, прошел все четыре испытания! Изгнав из себя дьявола, он обрел чистоту и гармонию, а совсем скоро обретет и то, к чему все мы с вами стремимся – вечную жизнь под благословенным крылом Отца нашего.
- Очнитесь же!!! – вдруг закричал Рон так, что Кристиан, вздрогнув, еще тяжелее задышал, натянув стягивающие запястья верёвки. – Что вы творите!!!??? – Рон метался взглядом по сидящим на лавках «балахонам», словно пытался достучаться, докричаться до их когда-то тоже живых сердец сквозь плотную серость их одеяний. – Вашими руками…!!! Совершается…!!! Убийство!!!!! А вы!!!!!
Но ответом ему была тишина. Рон снова посмотрел на отца. Он слышал его тяжелое дыхание, его готовое разорваться сердце. Они так и держали взглядами друг друга. А все, что происходило, словно кадры замедленной съемки, проносилось перед ними.
Два «балахона» подошли к кресту.
Кристиан дал разжать свои кулаки, почувствовал, как острый холодный конец гвоздя коснулся ладони. Увидел занесенный в воздухе молоток. На секунду зажмурив глаза, снова открыл их. Сердце замерло, готовое принять. Чтобы остановиться. Уже навсегда. Он знал – сдержать крик не сможет. И даже не пытался настраивать себя.
Рон даже не понял, как ему удалось, как он смог вырваться из держащих его рук.
- ОТЕЦ!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Он бежал, словно мог что-то изменить, словно от его скорости сейчас что-то зависело. Увидел и гвоздь, и занесенный в воздухе молоток, и глаза отца… прежде, чем его догнали и снова скрутили, зажав голову между коленями. Снова вырывался, потому что не мог позволить отнять у него последнее, что у него оставалось – глаза отца, видеть их, смотреть в них, пока они еще открыты, пока еще не погасли навсегда. Он знал – отец не сможет сдержать крик. И он все боялся, что вот-вот услышит его. Отпустите же!!! Он должен быть с отцом!!!!
Такой ожидаемый всеми и вместе с тем такой неожиданный… крик вихрем взлетел под потолок.
Рон замер. Но вместо того, чтобы остановиться, его сердце вдруг затрепетало, потому что… это был…
Это был… или не был…
Это был не отец!
Рон резко повернул голову и посмотрел на крест. «Балахон», который собирался вбить первый гвоздь в ладонь отца, орал как резанный, прыгая на одной ноге и зажимая одну руку другой. Молоток лежал на полу у его ног.
Кристиан не сразу понял, что произошло. Звон упавшего на пол молотка заставил его вздрогнуть, посмотреть на сына и уже вместе с ним повернуть голову к двери. Вдруг раздавшийся крик улетел под своды зала, зазвенев так, что за ним никто не услышал другой звук.
И снова кадры замедленной съемки.
И снова рвущееся из груди сердце.
И снова слезы в глазах.
И… улыбка на губах.
- Молодец…
Голос Леона рядом, обращенный ко второму «балахону», который, глядя на орущего от боли собрата, под дулом пистолета сам молча положил свой молоток на пол и отошел от креста. Его тут же скрутили ребята, как и извивающегося на полу раненого, на вскрики которого никто не обращал внимания.
То, что это был выстрел, все поняли уже по факту. Когда в зале вдруг появились люди в штатском, с оружием в руках. Один из них прострелил руку тому, кто уже был готов опустить молоток на шляпку гвоздя, тот выронил молоток прямо себе на ногу и заорал. Стрелявший побежал к кресту.
Анако от неожиданности на какие-то секунды потерял контроль над собой. Этих секунд Оливье хватило, чтобы скрутить его. Попытавшись вырваться, японец тут же застонал, когда Оливье, не особо церемонясь, заломил ему руки за спину.
- Могу нечаянно что-нибудь сломать… – прошептал Оливье, потирая еще не до конца восстановившееся ухо.
Анако замер.
- Отпусти… – знакомый голос рядом.
Вздрогнув, Рон повернул на него голову, улыбнулся. Но державшие его «балахоны» словно не только остолбенели, но и оглохли. Последовавший мощный удар в челюсть заставил одного из них прийти в себя, заорав благим матом, второго тут же отпустить Рона, самого Рона уважительно-восхищенно посмотреть на источник удара, а стоящего недалеко от них Поля ошарашенно присвистнуть.
– Убери их, я за себя не отвечаю… – посмотрев на Поля, Джоанна потёрла руку, повернулась к Рону, замерла на мгновение и вдруг порывисто обняла его.
- Какие мы оказывается слова знаем, а, святые братья? – усмехнулся Поль, бесцеремонно поднимая с пола «балахон».
- Моя шелюшть… – простонал тот.
- Ничего, в тюрьме вправят. И челюсть, и мозги! – И Поль потащил «балахон» к выходу, чтобы там передать в руки подоспевших полицейских.
Рон пару секунд вдыхал знакомый мамин запах, потом осторожно отпрянул…
- ОТЕЦ!!!
Он снова бежал к нему, где-то за спиной стучали каблучки мамы. Он снова бежал, но теперь его сердце колотилось от радости. Он оказался около него как раз в тот момент, когда Леон развязывал последнюю веревку. От напряжения и пережитого шока отец не смог сам сойти с креста, его ноги подкосились, Леон поймал его и осторожно усадил на пол.
- ОТЕЦ! – Рон упал на колени перед ним и повис на его шее. Отец гладил его волосы, целовал их, кажется, еще сам до конца не осознавая, что весь этот кошмар закончился. Почувствовав, как мама присела рядом, Рон немного отодвинулся. И просто сидел рядом, прижавшись к отцу, и, улыбаясь сквозь слезы, смотрел, как мама несколько секунд смотрела на отца, а потом вдруг порывисто обняла его и начала целовать его лицо. Вторая его рука обхватила ее плечи, зарылась в волосы.