— Либо ты совершенно спятил от долгого пребывания здесь, либо… — войдя в кальянную, хозяин дома подошел к креслу, в котором сидел ожидавший его гость.
— Он здесь… — раздалось из кресла.
Два слова, заставившие оперевшегося о спинку кресла мужчину замереть. Сколько длилась эта тишина, нарушаемая лишь размеренным биением огромных напольных часов, никто из них двоих не знал.
— Ты… уверен…? — наклонившись к уху гостя, произнес хозяин дома.
— Так же, как и в том, что наше с тобой пребывание здесь вступает в совершенно новый этап.
Резко повернутое кресло, глаза в глаза, взгляды, говорящие сейчас громче любых слов. Гость медленно поднялся и подошел к столу.
— На вступлении на престол нового короля помощник иракского министра обороны будет представлен советнику эмира Шарджа Камилю аль-Ратини и его супруге.
Гость перевернул стоявшие на столе песочные часы и повернул голову к стоящему у кресла и тяжело дышащему хозяину дома. Казалось, замершее время пошло.
Стройная женщина стояла у окна. Мягкий свет фонаря проникал в полумрак комнаты. Ее темно-синяя кандура подчеркивала мягкую линию плеч, струясь по рукам. Несмотря на свободный крой, подчеркивала ее стать. Расшитая золотом абайя еле заметными бликами бриллиантов играла в свете отблесков камина.
В дверь постучали.
— Войдите… — она слегка повернулась к двери.
— Прошу прощения, моя госпожа, — вошедшая в комнату горничная склонила голову, — саид Камал вернулся. Его ожидал какой-то господин, он сказал, что придет к вам, как переговорит с ним.
— Хорошо, Азра, — отойдя от окна, женщина подошла к стоящему у камина диванчику, села на него, повернула голову к девушке, — ты свободна, — улыбнулась ей, опираясь локтем о спинку диванчика.
— Что-то еще, моя госпожа?
Хозяйку любили все. Сразу видно, сильный характер, но при все при этом мягкая, добрая, справедливая. И хозяин ее боготворит, это сразу было видно. За весь год, что Азра прослужила в этом доме, она ни разу не слышала, чтобы хозяйка повысила голос или наказала кого-то. Каким бы ни был с точки зрения Мусаида проступок, от хозяев прислуге не доставалось ни разу. Источником всех тумаков был исключительно управляющий.
— Нет, ничего. Иди…
Азра склонила голову, пятясь почти до самой двери, развернулась, лишь коснувшись спиной ручки.
Прикрыв глаза, она слушала трещание дров в камине и тишину. Откуда-то издалека доносился шум бьющих о скалы волн. В легкой полудреме она улыбнулась движению воздуха. Густой ворс ковра сгладил его шаги, но она всегда чувствовала его приближение. Его руки легли на плечи, горячее дыхание обожгло шею.
— Мое сердце не билось без вас, мой господин… — прошептала она, откидывая голову на подголовник и чувствуя, как его губы касаются ее губ сквозь вуаль абайи.
— Как и мое…
Мягкая ткань, выпущенная на свободу его руками, соскользнула с ее лица, и вот уже его теплые губы дарят ей свой сладкий вкус, заставляя сердце бешено стучать в груди. Первый пока еще приглушенный стон вырывается из нее, когда он, опускаясь все ниже и ниже, касается впадины на шее. Открыв глаза, она посмотрела на него. Обреченная, принявшая судьбу быть всегда рядом с ним, она жила светом этих глаз.
Пока он обходит диван, она поднимается навстречу ему. Его пальцы касаются ее лица. Запущенные в его волосы руки, нашедшие его губы ее губы лишь начало, прелюдия перед тем, как она всецело растворится в нем, каждой клеточкой своего тела будет принадлежать ему. Кандура падает к ногам, тепло камина касается ее обнажившихся плеч. Она обхватывает его за шею, когда он берет ее на руки и несет в спальню. Прохладный шелк простыней не в силах остудить охвативший их пыл.
— Кто приезжал? — обретя способность говорить после почти двухчасовой идиллии, она повернула к нему голову, положила руку на грудь.
— Совсем скоро, — не отвечая конкретно на ее вопрос, он откинулся на подушку и посмотрел вверх на замысловатую лепнину потолка, — мы встретимся с тем, из-за кого оказались здесь.
Он четко почувствовал, как дрогнула ее рука, повернув голову, посмотрел в глубину ее глаз. Знакомая поволока тревоги овладела ими, ресницы дрогнули. Но, как и прежде, он увидел в них верность ему, готовность быть рядом.
— Вместе и навсегда… — наклонившись, она прошептала в его губы, коснувшись их, легла ему на грудь, обняв. Как и год назад слушала биение его сердца, такое же громкое, такое же взволнованное, но вместе с тем уверенное в том, что так надо. Вместе и навсегда…
========== Глава 2. Свет памяти моей. ==========
Подняв голову вверх, он подставил лицо первым снежинкам этой зимы. Странная все-таки в этом году в Париже зима. Конец января, а только первый снег. Весь декабрь и половину января стояла такая теплынь, что было больше похоже на золотую осень, даже платаны снова зацвели. Не то что год назад…
Вздохнув, Леон опустил голову и открыл глаза. Саша все так же сидела возле двух гранитных плит, касаясь дрожащей рукой то одной, то второй. Он не торопил. Каждый месяц двадцать третьего числа она приходила сюда и сидела, до тех пор, пока он не поднимал ее и не уводил, продрогшую насквозь, прочь. Она так и не смогла примириться с тем, что видела собственными глазами. Как и он. И Макс. До сих пор ему часто снилось то утро, взлетающий в небо столб огня, крик Макса, его раздирающие лица спасателей руки, когда он пытался вырваться из их рук. И все кричал:
- Они же там! Там! Там!
Он помнил все, каждую секунду. Помнил нахлынувшее отрицание и пустоту, помнил замершую Сашу, качающую головой. Потом ее накрыл такой стресс, что она почти два месяца не разговаривала, всерьез задумывались о психиатрической клинике. Вытащила ее приехавшая на несколько месяцев Людмила Николаевна. Помнил подошедшего полицейского, после слов которого: «Обнаружены останки трех тел» Макс рыдал, уже не скрывая, стуча по пыльной мостовой кулаками, сбивая их в кровь.
Он помнил то утро, но почти не помнил весь следующий год. Жили, как в тумане, просто потому, что надо было поднимать детей. Вики ничего толком не понимала, Леа сказали, что папа и мама вместе уехали в длительную командировку. Боялись за Рона, но тот не плакал, как после первой «смерти» отца, просто переехал в спальню родителей. И часами мог сидеть, перебирая фотографии, разговаривая с ними. Волновались за него не меньше, чем за Сашу, но понаблюдавший за ним друг Жана – один из лучших психиатров Франции – сказал, что угрозы психике нет, сильный шок, но мальчик в полном адеквате. И тем более было жутко наблюдать, как он каждый вечер за ужином обязательно ставит две лишние тарелки, раскладывает комплекты приборов. Но никто и слова ему не говорил. Для него отец и мама были живы, и это было его право так думать, если это помогало ему принять и пережить боль.
Кристиана и Джоанну похоронили рядом, недалеко от его родителей. Этьена отвезли в Леон. Доверив Сашу Максу, Леон посчитал своим долгом съездить на его похороны, поддержать Кати и их с Этьеном годовалого сына.
И жизнь потекла. Ну, как жизнь… ежедневное существование, которое не приносило радости. Макс полностью ушел в работу, оставшись в ДГСЕ по просьбе президента, и стал первым в истории этой структуры иностранцем и даже больше, бывшим разведчиком, помощником Директора по оперативной работе. Брошан принял предложение вернуться на пост Директора, но занимать свой прежний кабинет не стал. Ему оборудовали новый. А в тот они иногда заходили, прячась друг от друга, как мальчишки, чтобы просто посидеть в темноте и поговорить с ним. С начальником, коллегой, другом… Леон не знал, как у остальных, но ему иногда казалось, что Кристиан отвечает ему. Впору уже было самому к психиатру обращаться.