- Так я ж и пытался сказать, что это письмо от Генерального Прокурора, все инструкции должны были прислать по внутренней почте. Вот паспорт, – ткнул он документом в нос оторопевшему охраннику.
Тот, переглянувшись с Максом, взял паспорт и, пока тот изучал журнал посещений, склонился к своему компьютеру.
- Есть… – прошептал обескуражено спустя минуту.
- Есть! – было самым приличным из произнесенных примерно в тот же момент Максом слов.
Перемахнув через шлагбаум, Макс рванул по тому же маршруту, которым его провожали утром. Рев сирены за спиной никоим образом не влиял на скорость его продвижения по коридорам.
- Теперь?! – затормозив у очередной развилки коридоров, крикнул, абсолютно уверенный в том, что офицер последовал за ним.
- Да что вы… – попытался было взять на себя контроль за ситуацией охранник, но тут же осекся под взглядом Макса. Где-то позади на фоне надрывающейся сирены уже слышался топот сапог нескольких пар ног.
- КУДА!? – схватив парня за шиворот, взревел Макс.
– Ту…. – ошалело указал направление офицер.
Руки его дрожали, когда они, наконец, остановились напротив нужной двери. Три секунды ожидания было для Макса чересчур, он вырвал ключи у охранника, грохот открываемого замка слился с уже раздающимся за поворотом топотом сапог, рывком отворенная дверь.
- Врача! Быстро! – Макс рванул к корчащемуся на полу Дэймону, обернулся на остолбеневшего охранника и ворвавшихся в камеру солдат в черно-белой форме. – Шевелитесь, пингвины хреновы!
- Врача в пятнадцатый бокс! – вздрогнув, офицер выхватил из чехла рацию.
- Поз… дно…
Макс склонился на еле слышно хрипящим Дэймоном.
- Я… сам… врач…
Лицо Макса было еще пока узнаваемым, но уже стремительно расплывалось, словно в дешевых зеркалах затрапезной комнаты смеха. Он сразу все понял. Металлический привкус во рту, слабость мышц, внезапно закружившаяся голова. Черные мушки в глазах, сковавшая грудь тупая боль, словно обруч одели. Адвокат… Изменить очевидный финал… С первым пронзившим его приступом скатился к топчана на пол, свернувшись калачиком. Обхватил руками грозящую взорваться, словно перекачанный шарик, голову. Отпустило… Второй приступ заставил выгнуться в спине и, схватившись за ножки топчана, заскрежетать зубами. Перед глазами замелькали лица.
Мама… Отчим… Комната… Она дала ему жизнь и она же позволила ее сломать…
Кристиан…Подвал… Ни одного живого места на теле, но, сука, непокоренный… Чертов Феникс!
Саша… Эдвард… Почему он так ненавидел его, частичку себя?
Макс… Уничтоживший его морально, раздавивший какими-то клочками бумаги…
Адвокат… его прощальная улыбка и это кручение перстня на пальце… Завершивший начатое Максом…
Словно кадры плохого кино, которое посмотрят один раз и закинут в самый дальний угол самой верхней полки. Кино его жизни, такое же пустое и бессмысленное. Когда он позволил себе сломаться? Где, когда мог сложить этот пазл иначе? И мог ли…
Третий приступ. Он считал себя хозяином жизни, властителем судеб, карателем и палачом, испытывающем животное удовольствие от мук зависящих от него людей. Словно пытался им отомстить. За свою сломанную жизнь, растоптанное сердце и развороченную душу. Вся его жизнь была подчинена этому.
- Кто? Кто он? – слова Макса долетали уже сквозь липкий туман, лицо превратилось в одно большое бесформенное пятно.
Его одинокая, несчастная, обреченная жизнь… Мог ли он написать ее иначе? Из маленького звереныша вырос зверем, жестоким, обиженным на весь мир, ненавидящим всех и каждого. Прятался в своей звериной шкуре, словно щитом, защищая ею осколки своей души. Не разрешая себе стать другим – обычным, скалился, огрызался, не доверял, не пускал. Для чего? Чтобы в эти последние минуты оглянуться назад и понять, что все это было ничтожно и бессмысленно. А могло бы… Могло ли?
- Черная лиса… – вдруг повернул он голову к Максу, не видел уже ничего, не был уверен даже, что тот слышит его, – три после пяти… караван… Те…
Взрыв тысячи огненно-красных пейнтбольных шариков в голове, в агонии бьющееся тело, врезавшиеся в серый холод пола пальцы.
- Время смерти час сорок пополудни.
Макс стоял, шатаясь, почти не слыша слов врача.
«Черная лиса… три после пяти… караван…»
- Жак… – глухо произнес в трубку, медленно идя по коридорам к выходу. – Встречай клиента… – Выключив телефон, сжал его в руке. – Один-ноль, Кристиан… не в нашу пользу.
Робкие лучи выглянувшего из-за туч солнца защекотали нос.
- Апчхи….
- Будь здоров.
- Спасибо. Извини… – Леон виновато обернулся на сидящую на кровати Сашу. – Ну, вот, я все проверил и настроил.
- И теперь все будет работать?
- Да, конечно. – Он снова отвернулся, поправил блок питания камеры. Поднявшись, закинул в рюкзак инструменты.
- Жаль… – Саша тронула рукой лепестки ромашек, вдохнула их терпкий аромат. Подняв глаза на вновь обернувшегося на нее оторопевшего Леона, улыбнулась. – Спасибо…
- Так это… – Леон, кряхтя и заикаясь, посмотрел на свою только что законченную работу, – моя ра…
- За кусочек моей родины.
Тишина… Ее руки, обнимающие ромашки. Его глаза, смотрящие на нее. Ее улыбка. Его с трудом проглоченный ком в горле. Шорох закрывающихся жалюзи на окнах. Робкое движение воздуха рядом с ней. Нерешительно опустившаяся на ее руку его рука. Глаза в глаза. Пересохшие губы…
====== Глава 19. И нам с тобой нужна одна победа. ======
- Звал? – Голова Оливье появилась в дверном проеме. Помещение встретило его звоном инструментов, каким-то нереальным сочетанием пустынности при полной загруженности и замершим в воздухе ощущением внутреннего холода. В пустом холодильнике было больше жизни, чем здесь. – Никогда не любил твои «хоромы». – Поморщился он, заходя.
- А что такое? – Жак поднял лобный рефлектор, повернулся к Оливье. – Тихо, спокойно, никто не орет в ухо и не проносится то и дело мимо, словно ошпаренный вентилятор. Мои клиенты тихие, неконфликтные, в отличие от вашего, – скосил глаза на коллегу, – муравейника.
Оливье усмехнулся. Дааа… муравейник по сравнению с их Управлением для непривыкшего к такому ритму человека был бы просто оазисом. Закрыв дверь, он прошел вглубь помещения.
- Решил сообразить на троих? – усмехнулся, увидев не до конца прикрытого «клиента» на столе. Их шутки со стороны могли бы показаться циничными и грубыми, но они помогали не сойти с ума, когда день сливался с ночью, а кофе глушилось со скоростью, которой позавидовал бы самый скоростной лайнер.
- Присоединяйся… – хмуро ответил Жак, отъезжая от стола.
Увидев «клиента», Оливье вздрогнул.
- Час назад привезли. – Поймав его ошалелый взгляд, ответил Жак. – Макс чуть-чуть не успел. Хотя… – Жак поднялся, замерев на мгновение, вздохнул и, качая головой, закрыл Дэймона простыней, – он бы все равно ничего не смог сделать.
- Чертов Ахмат… – пробормотал Оливье, не отводя взгляда от простыни.
- Ибутропен, – Жак снял резиновые перчатки, подойдя к столу с компьютером, бросил их в стоящую рядом урну, – на Востоке именуемый «огненный поцелуй». Действует не сразу, но резко и неожиданно. Начинается с металлического привкуса во рту, а умирает человек от разрыва сосудов. В прямом смысле… – повернувшись, Жак бросил взгляд на Дэймона, перевел глаза на остолбеневшего Оливье. – Противоядия нет.
- Как? В Ла-Санте и мышь не проберется… – Оливье, наконец, смог стряхнуть с себя охватившее его оцепенение, подошел к Жаку, присел на рядом стоящую пустую каталку. – Как Ахмат добрался до него?
- Ибутрпопен опасен даже в самых малых дозах и может проникнуть в организм множеством путей. Судя по показаниям охраны, в нашего «Брута» он попал с водой. Да, – проследив за взлетом бровей Оливье, пожал плечами Жак, – с обычной водой, стоящей в комнате свиданий. Смертельной является уже доза в два-три грамма, а в, скажем, обычном перстне можно пронести до десяти грамм.