- Вот те раз… – театрально вздохнул тот. – И это твоя благодарность? После того, как я спас тебя? Вот помогай после этого людям.
- Сучонок…
Девушка в углу зашевелилась, как бывает на границе сна. Когда ты еще там, во власти царства легкости и покоя, но уже ощущаешь реальность с ее запахами, звуками, эмоциями и чувствами. Он дернулся в ее сторону, напрочь забыв про наручники.
- Уймись! – голос мужчины прозвучал тихо, но холодно, словно острый клинок разрезал воздух. – Она просто спит… – снова усмешка.
Как же хочется стереть ее с этого самодовольного лица. Он молчал, смотря ему в глаза, все пытался понять, мог ли он разглядеть раньше это лицемерие в глазах, расслышать металл голоса, почувствовать идущий от него холод. Почему он…?
- Почему ты не раскусил меня раньше? – усмехнувшись, мужчина, словно прочитав его мысли, посмотрел на него. – Не зря же я изучил про тебя все, начиная чуть ли не с самого рождения. Все твои привычки, пристрастия, – мужчина поднялся и подошел к нему, остановился на том пограничном уровне, уже совсем близко, но протяни руку, не достанешь какие-то пару сантиметров. Не поднимая головы, он лишь чуть повернул ее в сторону мужчины, а тот, присев на корточки, посмотрел в сторону девушки, – слабости…
Резко повернул голову обратно в его сторону. Противостояние взглядов, казалось, они даже не моргают. Они даже не шелохнулись, услышав вновь прозвучавший от стены стон.
Сквозь отступающее болото бессознательности, она слышала приглушенные голоса. Двоих. Такие знакомые и такие для нее родные. Ну, конечно! Подвал и все остальное ей приснилось. Все хорошо, она просто спала. Но скоро Морфей отпустит ее в новый день, она откроет глаза, укутавшись в шелк халата, босыми ногами спустится на кухню, где они сидят за утренним кофе и спорят, как всегда в таких случаях, на повышенных тонах, грозя перебудить весь дом, кто в этом году окажется выше в турнирной таблице: ПСЖ или Лионский Олимпик. Она подойдет к ним, скажет, шутя: «брейк», обнимет и поцелует каждого по очереди. Они замолчат, потом засмеются и, схватив со стульев куртки, сделают по последнему глотку уже остывшего кофе, поцелуют ее одновременно в щеки, сядут каждый в свою машину и разъедутся после ворот в разные стороны. А она будет сидеть у окна и, улыбаясь, допивать их кофе.
Глубоко вдохнув, она даже улыбнулась от этих мыслей, потянулась, но рука вдруг дернулась в наручниках. Улыбка медленно сползла с ее губ. Она открыла глаза. Что? Как? Пока туман в глазах рассеивался, а лица мужчин обретали четкость, она пыталась сопоставить звуки, голоса и окружающую действительность.
- Как спалось?
Она вздрогнула от голоса, память никак не могла объединить в приближающемся к ней мужчине теплоту воспоминаний и холод действительности. Она даже закрыла глаза, словно оттягивала страшное откровение, вдруг молнией пронзившее ее сознание. Почувствовала движение воздуха, он остановился около нее, присел рядом. Знакомое прикосновение, он всегда так проводил за ее ухом, когда она никак не желала просыпаться. Не поднимая головы, она открыла глаза и посмотрела на второго мужчину, у стены. Он же смотрел на нее привычно тепло, в глазах все та же любовь, прикованная рука дернулась к ней.
- Ты, наверное, хочешь знать, – первый голос над ухом, она не смотрит на него, она не хочет этой действительности, – что происходит…
Она вдруг резко повернула к нему голову:
- Почему????
Теплый плюш пледа обнимал ее плечи. Но почему тогда так холодно? Почему она дрожит, как осиновый лист? Джоанна лежала, не спеша открывать глаза. Возвращаться в мир без Кристиана не хотелось. Если бы не дети, она бы, наверное, ушла за ним. Неважно, каким способом, она бы нашла. Не представляя, как жить без него, она сейчас существовала только Роном, которому скоро заканчивать школу, Леа, которой еще надо будет как-то объяснить, что папа больше никогда не почитает ей перед сном про мишку Паддингтона, Вики, которая будет теперь знать отца только по фотографиям и воспоминаниям матери и брата. Джоанна пыталась принять произошедшее, разумом понимая, что все равно это придется сделать. Боль никуда не денется, все врут, время не лечит. Но она нужна детям, она должна взять себя в руки. Почему же сердце так упорно зовет его, отказываясь верить в то, что…
- Знаешь, я никогда не смогу поверить, что его больше нет…
Джоанна открыла глаза. Аделина сидела в кресле у окна и листала фотоальбом. Совсем недавно, всего месяц назад они с Кристианом решили распечатать самые удачные фотографии. При свете луны, такой же яркой, как сейчас, сидели, выбирали кадры, смеялись, вспоминая те или иные события.
- За эти дни я, как дура, несколько раз набирала его, – не смотря в ее сторону, не отрывая глаз от фотографий, Аделина сейчас изливала свою боль той, которая понимала ее, как никто другой. – Все казалось, что вот сейчас он возьмет трубку и скажет привычное: «Привет, кнопка». В детстве мне хотелось убить его каждый раз, когда он так называл меня. А сейчас… – Аделина всхлипнула, прикрыла рот рукой, – сейчас я бы отдала все на свете, чтобы снова услышать это…
Она, наконец, подняла голову и посмотрела на нее. Сколько они молчали, глядя друг на друга, глотая вновь нахлынувшие слезы. Аделина медленно закрыла альбом, положила его на столик рядом. Протянув руку, включала и выключала кнопку на лампе.
- Когда проблемы, когда нужно найти ответ или принять важное решение, он тоже всегда так делает. – Джоанна никак не могла заставить себя говорить о Кристиане в прошедшем времени. – Смеется, что это волшебная лампа, – улыбка тронула ее губы, – стоит потереть ее, и все налаживается.
Аделина протянула руки, мягко коснулась бархатной поверхности абажура. Свет в лампе померк под ее ладонями. Замерев, она начала медленно раздвигать руки, смотрела, как свет становится все ярче, освещая погрузившуюся в плен наступающей ночи комнату.
- Я загадала желание, – Аделина зачарованно смотрела на проступающий рисунок на абажуре, – если тень от лампы закроет полный диск луны, это будет знак оттуда, – она посмотрела в окно на сверкающее первыми звездами небо, – знак, что это ошибка, он жив и обязательно вернется к нам. И тогда я скажу ему все, что думаю о нем. Что он, засранец, не должен был так нас пугать, что он невыносимый, безнадежный и…
От звука внезапно распахнувшейся двери Аделина вздрогнула, ее руки дернулись. Лампа покачнулась, словно решая, оставаться ей на месте или подчиниться гравитации, под взглядами трех пар глаз все же накренилась и словно в замедленной съемке упала на пол. Абажур раскололся, но лампочка уцелела. Аделина и Джоанна посмотрели друг на друга, а потом подняли головы. Отражающийся на стене полный диск луны закрылся тенью от абажура ровно по окружности. Словно в отдельно взятой комнате наступило свое солнечное затмение.
- И любимый… – зачарованно смотря на стену, закончила Аделина, резко повернулась к Джоанне. – Он жив! – улыбнулась она ей.
Джоанна кивнула, сжала руки в кулачки. Вошедший в комнату Макс медленно потянулся за телефоном. Конечно, Жан предупреждал… Но все равно ему стало не по себе. Он впервые видел, чтобы с ума сходили одновременно.
- Почему? – он усмехнулся, снова проведя у нее за ухом. Ее передернуло, а ведь не так давно… – Что такое, любимая?
- Руки убери… – раздалось глухое от противоположной стены. Он чуть повернул голову, улыбнулся.
- Почему…? – она не верила своим глазам.
- У тебя пластинка заела, милая, – снова посмотрев на нее, он усмехнулся, протянул к ней руку, но та замерла в воздухе. Увидев, как она метнула в него взглядом молнию, а у другой стены зазвенели наручники, он засмеялся. – Вы, как дети, ей Богу! Неужели вы думаете, что сможете как-то остановить меня, помешать мне? Лучше бы подумали о том, что для вас все только начинается…
- Зато для тебя все очень скоро закончится! – вдруг зазвенел привычными ноткам ее голос, она тряхнула головой, уверенно глядя в его глаза. – Как только…
- Что? Что «как только»? – смеясь, прервал он ее. – Как только Макс, Леон и остальные твои, – он резко развернулся в сторону мужчины, – преданные холуи найдут меня?