— Имя?
Пан сразу же понял, что парень — недотепа. Он ухмыльнулся констеблю, пробормотал несколько слов на каком-то непонятном диалекте, и двинулся дальше. Когда констебль развернул его лицом к себе, бессмысленная улыбка на лице парня ни на мгновение не изменилась.
— Имя?
— А-а-а! — Крестьянин снял с плеча брезентовый рюкзак и начал в нем рыться. Пан использовал эту возможность, чтобы хорошенько рассмотреть его, и, вглядевшись, решил, что ему около двадцати пяти лет. Крестьянин был довольно высок для китайца, мускулист и строен, если не считать легкой сутулости, вызванной тем, что всю жизнь он прожил в сельской местности. Короткий густой ежик черных волос, запавшие щеки, карие глаза, обветренная кожа — словом, ничего необычного. Но несмотря на внешний вид, говорящий о том, что человек этот только что приехал из какой-то глухой деревни, в этом царне было что-то странное. Пан задумчиво потер подбородок: что-то, не имеющее отношения к самому крестьянину, замечалось в нем… От него чем-то пахло.
Крестьянин выпрямился, насколько позволяла ему сутулость, заработанная как следствие тяжелого физического труда, и сунул в руки Пану пачку документов. Полицейский пролистал их и состроил гримасу: вид на жительство, потертый загранпаспорт, письмо из райкома партии с разрешением посещения Гонконга сроком на двадцать четыре часа с целью продажи фруктов и овощей. Пан взял на заметку имя крестьянина, которое ни о чем ему не говорило, и возвратил документы. До китайца не сразу дошло, что он должен взять их.
Пан медленно обошел его кругом, но крестьянин, сразу же начал поворачивать вслед за ним.
— Стой спокойно! Ты что, не можешь, что ли? — рыкнул Пан.
Нет, в нем не было ничего, абсолютно ничего подозрительного. И все же, все же…
— Я не видал тебя здесь раньше, — предположил он. — Или видел?
Молчание.
— Ты впервые в Гонконге?
— А?
Пан заглянул в брезентовый рюкзак. Салат-латук — что-то вяловатый. Он засунул руку внутрь и пошарил, запачкав руки в процессе обыска. Ничего. Он выпрямился, отряхивая руки от земли и песка, прилипших к пальцам. Он заметил, что парень смотрит на помещение таможни, что находилась за спиной у Пана, и, обернувшись, увидел группу таких же крестьян: человек двенадцать, и каждый с таким же рюкзаком. Сотоварищи ухмылялись, глядя в его сторону.
— Ты арестован, Старый Ли! — Казалось, такая перспектива их забавляет. — Две ночи за решеткой, а может быть, и три. Ха-ха!
— Да, ты тут задержишься дольше, чем рассчитывал, Старый Ли!
Краем глаза Пан заметил, что к ним приближается инспектор, и мотнул головой в сторону группы крестьян:
— Давай. Пошевеливайся!
Инспектор Спарр подошел к Пану и, проследив за направлением его взгляда, спросил:
— Что-то не в порядке?
— Нет, не думаю. Но, — Пан покачал головой и вздохнул, раздражаясь, — весь мой опыт подсказывает, что тут что-то не так.
Спарр пожал плечами.
— Кто, черт возьми, может что-либо знать об этих людях?
— Но это плохо. Мы должны знать.
Инспектор дружески положил руку на плечо своему подчиненному.
— Брось, Пан, ведь все мы понимаем, что иммиграционный контроль в Гонконге — это всего лишь недоразумение. Вся настоящая работа делается на другой стороне, в Шеньчжене. Никто не взойдет на мост без разрешения властей КНР.
— Разве мы не должны протестовать?
— О да, мы должны, и мы протестуем, все верно. Но у нас просто нет способов выяснить, кого они к нам посылают. — Он указал на группу крестьян, которые уже прошли через таможню и выстроились в очередь, чтобы снова зайти в вагоны поезда.
— Черт возьми, да ведь это может быть их проклятое Политбюро!
Пан нахмурился и покачал головой.
— Для Политбюро они слишком молоды, — заметил он.
Человеческие волны все накатывали на Гонконг из Китая. Это продолжалось все утро и большую часть дня, и только когда солнце уже садилось, людская река потекла в противоположном направлении.
Полицейский катер медленно пробился через набитый судами фарватер, вырвался из главного потока движения судов по гавани и направился в открытое море. Сержант Чон-Линь поднес к глазам бинокль и переместил его, обозревая горизонт: дождь, снова дождь, и ничего кроме дождя. Синоптики обещали, что такая погода простоит еще двадцать четыре часа. И конечно же именно завтра по графику у сержанта выходной.
— Чертова погода, — шутливо заметил он констеблю — стажеру Ламу, стоявшему рядом с ним на мостике.
Молодой китаец нервно кашлянул:
— Да, сержант.
— Знаешь, я ненавижу такую погоду, как сейчас. «Сплошная облачность, на море — зыбь, видимость слабая и продолжающая ухудшаться». Как часто мне приходится писать в вахтенном журнале именно эти слова. — Чон-Линь снова вздохнул. — Самая погода для нелегальных иммигрантов.
Он снова поднес бинокль к глазам и обвел им бухту. Внезапно, не закончив обзор, он замер и поставил локти на леера для большей устойчивости.
— Приближается судно, на два часа, дистанция сто ярдов, внутренний канал. Приготовиться к сближению и высадке на него.
— Понял! — отозвался рулевой.
Когда катер пошел с прогулочным суденышком бок о бок, сержант Чон-Линь быстро перешагнул через леера с ловкостью, говорящей о долгой тренировке и большом опыте, и спрыгнул в чужой катер. Суденышко было абсолютно типичным представителем своих собратьев, бороздящих Абердинскую бухту Гонконга, — выполненное из дерева, длиной двадцать футов, с поднятой кормой, с зеленым тентом из непромокаемого брезента, натянутого на полукруглые стойки, идущие вдоль корпуса, и с трескучим мотором.
Полисмен осмотрелся. Обычная картина: около дюжины пассажиров, квохчущие цыплята, поросенок… У Чон-Линя даже слюнки потекли при взгляде на него. То тут, то там корзины с имбирем, зеленью, зеленым луком, бочонки с пивом и ящики кока-колы — два больших деревянных ящика. Эти товары не займут много времени, что очень кстати, принимая во внимание дождь и температуру.
— Здравствуйте, леди и джентльмены. — Он повторил эти слова и на мандаринском диалекте, тщательно следя за лицами пассажиров: не вздрогнет ли кто-нибудь из них. Никто не отреагировал на его слова. Не беда, подумал сержант. Хотя очень часто бывало, что нелегальные иммигранты выдавали себя тем, что вдруг реагировали на несколько слов, произнесенных на их родном диалекте. Пассажиры были как всегда — сборная солянка: двое мужчин, шесть женщин, восемь детей. Сержант начал проверку документов, заранее убежденный vчто все будет в порядке. Он знал капитана этого суденышка и уже много раз проверял его. Как он и предчувствовал, у всех пассажиров документы были в порядке. Полисмен переключил свое внимание на груз.
— Пожалуйста, что находится в этих ящиках?
Один из двоих посмотрел на сержанта, улыбнулся и пробормотал несколько слов.
— Что вы сказали? — Чон-Линь наклонился к нему. — Я вас не расслышал.
— Я сказал, сержант Чон-Линь, что рад снова видеть вас. Я думаю, вы вспомнили нас? И обстоятельства нашей предыдущей встречи? Белый порошок?
Сержант очень медленно выпрямился, и добродушная улыбка исчезла с лица. Он пристально вгляделся в лицо человека, заговорившего с ним. Да, он припомнил это лицо… Человек снова улыбнулся, поднес левую руку к правому плечу и поскреб его средним и безымянным пальцами.
Констебль-стажер наблюдал за происходящим с мостика полицейского катера. Он видел, как сержант Чон-Линь проверяет документы пассажиров, а затем прошел вперед, под брезент, и скрылся из вида. Потом, спустя несколько секунд, быстро вернулся назад и перепрыгнул с проверяемого катера на свой. Почему он не проверил груз? В чем дело?
Лам знал свое место. Задавать вопросы старшему по званию было не в его правилах. Но, когда Чон-Линь поднялся на мостик и почти неслышно отдал приказ отходить от катера, подвергшегося проверке, стажер не мог не заметить, как дрожала рука сержанта, которой он вытер пот со своего внезапно позеленевшего лица. Лам благоразумно отвернулся и стал следить за судами, проходящими слева по борту. Но, когда подвергшийся проверке катер остался далеко позади, а сержант все еще не сказал, какую запись ему сделать в журнале, он собрал всю свою храбрость и робко спросил: