Выбрать главу

— Наверное, он не верит в наши возможности, не уверен, что мы сумеем заменить документы фальшивыми?

— Именно так.

— Вполне понятное опасение с его стороны. — Сунь дернул плечами. — Я не вижу никаких особых проблем с этим, Цяньвэй. Пусть он подпишет фальшивые документы и представит их. Ты тем временем подготовь подлинные. Ты всегда сможешь произвести подмену позже.

— Когда вы говорите «подлинные», вы имеете в виду фальшивые, которые будет очень сложно отличить от настоящих.

— Именно так: я имею в виду бумаги, которые ничем не отличались бы от настоящих. Наилучшим образом подготовленные и обязательно с подписью Юнга. Что же касается бумаг, которые подпишет сам Юнг, то позаботься, чтобы в них был мелкий, но фатальный дефект: например, сделай так, чтобы они не были зарегистрированы в гонконгском магистрате. Это, по Уставу Корпорации, лишает их всякой законной силы.

— Если бы только мне удалось убедить Юнга позволить представить документы в Советский Коммунальный от его имени, то я мог бы произвести подмену сразу же.

— Это он тебе не позволит. Юнг не такой дурак. Нет, тебе придется осуществить подмену фальшивых документов «настоящими» позднее.

— Но что, если банк заметит дефекты в документах, которые подпишет сам Юнг?

— Я считаю, что риск здесь невелик… если ты просчитаешь все достаточно хорошо. Но даже если они и заметят, ты просто получишь от Юнга подпись уже на настоящих документах, извинишься, вроде как за нечаянную ошибку, и начнешь все сначала.

— Иными словами, вернусь к первоначальному плану?

— Именно, именно. Но к тому времени Юнг будет так поглощен своими планами строительства завода, что не сможет противиться, что бы мы ни положили перед ним на стол.

Цю вздохнул:

— Все это становится слишком запутанным.

— А ты что думал, что все будет легко и просто?

— Нет.

— Мы имеем дело с западным человеком. Они все не такие, как мы. Они — другие люди. Ты тут спрашивал меня, что я думаю по поводу его шансов выжить. А теперь я задам тебе вопрос, который, возможно, удивит тебя. Как бы ты выжил, если бы тебя внезапно выдернули из привычного мира и отправили на шахты Сычуани, где сто миллионов таких же, как ты, дрались бы за твою чашку риса?

У Цю медленно отвисла челюсть, глаза расширились, и он застыл, глядя на Суня через стол, словно человек, которого хватил удар. Увидев выражение его лица, Сунь рассмеялся.

— Трудновато… даже для тебя, а? Ну вот, и для него также.

— Прошу простить меня, Старший брат, но я не понимаю, о чем вы говорите?

Некоторое время Сунь молча курил, не отвечая. Потом подался вперед, поставил локти на стол и обратился к Цю самым доброжелательным тоном:

— Эта стена, — начал он, — стена вокруг Гонконга… О, есть тут кое-что еще. В этом деле есть такая сторона, о которой ты даже не задумывался. — Он помолчал, сквозь полупрозрачные веки глядя на подчиненного оценивающим взглядом. — Чем ты собирался заняться после обеда?

На несколько мгновений Цю лишился дара речи. Потом все же смог пробормотать, заикаясь:

— Я собирался вернуться на территорию, Старший брат. Там много что надо сделать.

Сунь рассмеялся:

— Глупости! Пошли со мной, покатаемся по озеру.

Его слова неприятно озадачили Цю. Все, о чем он мечтал, так это уползти из-за стола и отправиться вздремнуть в какое-нибудь укромное местечко, где Сунь ни за что не смог бы его найти, в покойное местечко, где Гонконг и все проблемы, с ним связанные, казались бы не более чем прошлым страшным сном. А тут ему предлагают прокатиться на лодке. И если он примет приглашение, не сочтет ли начальник его покладистость за проявление лени? А если нет, то не оскорбит ли он отказом своего начальника? А может быть, это ловушка? Провести остаток дня вне работы — это наверняка может быть расценено как неверное отношение к службе с его стороны. Но открыто отвергнуть приглашение, сделанное заместителем управляющего Центральной разведки…

Почему Сунь сказал ему, чтобы он не трогал Крабикова? Как он мог думать, что это не касается Цю? И что означает вся эта страшная и грозная чепуха насчет Юнга и Сычуани?

Шестеренки цепляют шестеренки, а те внутри других колес…

Несколько мгновений Сунь разглядывал ничего не выражающим взглядом своего подчиненного, на лице которого застыло жалкое выражение.

— Пошли, — сказал он, прервав раздумья Цю. — Поговорим о мистере Юнге и о нашем Хризантеме. Тебе еще многое предстоит узнать. — Он поднялся. — Можешь даже грести, — любезно предложил он. — Если от этого ты почувствуешь себя лучше…

Глава 8

В человеке, стоящем на корме, не было ничего несерьезного или легковесного. Он будто врос в палубу, уперев левую руку в бок, а правую подняв так, чтобы ее мог видеть рулевой на мостике. Он был высок, строен и крепок, каким и должен быть настоящий мореход. Под кожей зыбились узлы и канаты мышц, на которых не было ни миллиметра жира. Белые хлопчатобумажные брюки закатаны до колен, кроме них на нем только такая же белая рубашка. Ткань истончилась от времени и постоянной носки. Лицо его вполне соответствовало стройному торсу. Длинное и узкое, с упрямо торчащим подбородком и подтянутыми щеками, а к вискам пролегли резкие морщины. Хотя боссу перевалило за шестьдесят, его жесткие вьющиеся волосы были лишь слегка тронуты сединой, а все зубы целы и не нуждались в услугах дантиста. Движения его были быстрыми и точными, как у прирожденного моряка. При взгляде на него с некоторого расстояния возникало предположение, что это мастеровой, человек, привыкший зарабатывать на жизнь физическим трудом, обладающий необычайной ловкостью и силой. И только всмотревшись в его глаза, можно было догадаться, что человек этот сильно отличается от основной массы. Его звали Томас Эдвард Юнг, он был президентом и председателем Совета директоров Тихоокеанской и Кантонской банковской корпорации.

— Стоп машина.

Он почти не повысил голоса, но прозвучавшая команда была без труда услышана на мостике, и Люк Сен-Кай мгновенно нажал на кнопку выключения двигателей. Как только яхта плавно коснулась причала, Томас Юнг нагнулся, поднял кормовой конец и спрыгнул на берег одним ловким прыжком, рассчитав расстояние — как и многие другие свои действия — с точностью до сантиметра. Саймон Юнг с носовой части наблюдал, как его отец легко передвигается, наматывая конец на причальные кнехты, едва касаясь босыми пятками деревянного причала, и ощутил привычный укол зависти.

«Старик» — так он обычно называл своего отца, но трудно было представить себе человека, более молодого телом и душой. Саймон знал, что ему так не сохраниться к этому возрасту из-за привычки курить длинные сигары «Хойо де Монтеррей», пить виски, как чай, и работать по девяносто часов в неделю.

— Ты что, ночевать там собрался? — Том говорил с раздражением, словно ему было не по душе, что его оторвали от рабочего стола и вынудили провести субботний день, ловя акул в Глубокой бухте. Но это была неправда: Том любил охотиться на акул так же, как и расправляться с конкурентами. Однако он искусно изображал истинное неудовольствие, поскольку его заставили тратить драгоценное время.

— Извини, что озаботил тебя. — Саймон спустился по трапу и пошел к концу причала, предоставив старине Люку пришвартовывать носовой конец. Том Юнг пожал плечами: не в его привычках произносить бесполезные вежливые слова. Даже когда много лет назад он послал Саймона учиться в Англию, он открыто поглядывал на часы, провожая собственного сына в аэропорту. Когда сын, проходя через арку металлоискателя, оглянулся, он увидел, что отец уже исчез и только мать, прощаясь, махала юноше рукой с потерянной улыбкой на лице. Она всегда провожала его до конца, а отец сразу уходил. Лишь когда она умерла, отец начал интересоваться каждой мелочью в жизни Саймона.

— Ты останешься выпить? — спросил Саймон.

Том взглянул на часы. Этот непроизвольный жест давно врезался в память Саймона. Он не мог спокойно видеть, как отец спешит. В животе у него возник тугой комок неопределенных эмоций, поднимаясь к грудной клетке и горлу. Саймон не стал тратить времени, чтобы разобраться в том, что с ним происходит.