— Теперь мы можем уйти! Я женюсь и заживу спокойно, старый друг! У меня теперь во много раз больше золота, чем я сам вешу!
В тот же вечер, когда Жанна Мари сменяла свой яркий костюм после выступления, в ее дверь легонько постучали.
— Войдите! — ответила она, ожидая Симона Лафлёра, обещавшего сходить с ней вечером в «След вепря» выпить по бокалу вина, чтобы промыть горло от опилок. — Войдите, mon Cheri[4]!
Дверь медленно открылась, и в комнату с очень гордым и напыщенным видом вошел Жак Курбе. Весь в шелках и кружевах, словно придворный, с крошечной шпагой с золотой рукоятью, раскачивающейся на бедре. Как только он вошел, его глаза-пуговки засверкали перед более чем слегка приоткрытым обаянием огромной женщины. Остановившись за ярд от нее и присев на одно колено, он прижал губы к ее ножке в красной туфельке.
— О, прекраснейшая и бесстрашная дама! — вскричал он голосом резким, как булавка, царапающая оконное стекло. — Сжалитесь ли вы над несчастным Жаком Курбе? Он жаждет ваших улыбок, ваших губ! Ночи напролет он дрожит в своей постели и грезит о Жанне Мари!
— Что за спектакль вы разыгрываете, мой отважный маленький друг? — спросила она, скривив рот в великанской улыбке. — Неужели вас подослал Симон Лафлёр, чтобы подразнить меня?
— Да чтоб чума сгубила этого Симона! — завопил карлик. Казалось, из его глаз сейчас хлынут синие искры. — Не разыгрываю я спектакль. Это правда, что я люблю вас, мадемуазель, и я желаю сделать вас моей дамой. И сейчас я имею счастье, не то… — Его речь резко оборвалась, и лицо стало похожим на сморщенное яблоко. — Что это, мадемуазель? — спросил он низким, гудящим тоном шершня, готового ужалить. — Вы смеетесь над моей любовью? Я предупреждаю вас, мадемуазель, не следует смеяться над Жаком Курбе!
Крупное румяное лицо Жанны Мари стало пунцовым от едва сдерживаемого смеха. Уголки ее губ подергивались. Это было все, что она могла сделать, чтобы не разразиться хохотом.
Похоже, признание смехотворного мелкого человечка было серьезным! Этот карманный шут делал ей предложение о замужестве! Человек-щепка захотел сделать ее своей женой! А она могла бы ухаживать за ним и носить на плече, как дрессированную обезьянку!
Вот так шутка — грандиозный розыгрыш! Стоит обязательно рассказать об этом Симону Лафлёру! Она представляла, как он откинет назад свою прилизанную голову, раскроет рот во всю ширь и затрясется от беззвучного смеха. Но ей нельзя смеяться — по крайней мере, не сейчас. Сначала нужно выслушать все, что скажет карлик. Пусть распишет всю сладость этого нелепого бонбона[5] прежде, чем она насмешливо раздавит их каблуком.
— Я не смеюсь, — удалось ей проговорить. — Вы удивили меня. Я не думала, не предполагала…
— Это хорошо, мадемуазель, — карлик оборвал ее. — Я не выношу смеха. На арене я заставляю смеяться за деньги. Они платят, чтобы смеяться надо мной. Я всегда заставляю людей смеяться надо мной!
— Но правильно ли я вас поняла, мистер Курбе? Вы предлагаете мне честный брак?
Карлик положил руку на сердце и кивнул.
— Да, мадемуазель, честный. У нас будет все, что нужно. Неделю назад скончался мой дядя, оставив мне крупное имение. У нас будет прислуга, ожидающая приказаний, карета с лошадьми, лучшая еда и вино, время для развлечений. Вы будете превосходной дамой! Я одену ваше прекрасное огромное тело в шелка и кружева! Мадемуазель, вы расцветете, как вишня в июне!
Полные щеки Жанны Мари медленно наливались темной кровью, уголки губ больше не подергивались, глаза слегка сузились. Она долгие годы была наездницей, и это утомило ее. Цирковая жизнь потеряла свой блеск. Она любила Симона Лафлёра, но понимала, что этот Ромео в трико никогда не возьмет в жены бесприданницу.
Слова карлика сплелись в ее голове в дорогую ткань. Она представила себя высокомерной дамой, управляющей своим имением, а потом милого Симона Лафлёра и все предметы роскоши, столь близкие ее сердцу. Симон был бы рад жениться ради имения. А у этих пигмеев ничтожная участь. Они всегда умирают молодыми! И приблизить кончину Жака Курбе ей ничего не стоило. Ладно, она будет самой добротой с бедным маленьким человечком. Но с другой стороны, она же не лишится своей красоты, оплакивая его.
— Вам не будет отказано ни в чем, пока вы будете любить меня, мадемуазель, — закончил карлик. — Каков будет ваш ответ?