Parbleu[7], судьба ведь творит чудеса! По взмаху волшебной палочки красивые женщины превращались в свиней, драгоценные камни — в булыжники, шелка и кружева — в пеньковые веревки. Прекрасный юноша, танцевавший сегодня на королевском балу, завтра мог танцевать еще задорнее на висельном дереве. Смысл в том, чтобы жить и умереть с набитым пузом. Можно ли понять такую жизнь?
— Ты не помнишь меня? — снова спросила она.
Симон Лафлёр снова покачал головой с прилизанными черными волосами.
— У меня плохая память на лица, мадам, — вежливо произнес он. — Моя беда в том, что вокруг так много красивых лиц.
— Ах, но ты должен помнить, Симон! — со всхлипом воскликнула женщина. — Мы были так близки, ты и я. Ты не помнишь Жанну Мари?
— Жанна Мари! — вскричал наездник. — Жанна Мари, вышедшая замуж за мартышку при имении? Вот это да! Мадам, так вы…
Он замолчал и уставился на нее с открытым ртом. Пронизывающий взгляд его черных глаз опускался вниз от пучков влажных, растрепанных волос, задержавшись на ее худощавом лице, и, наконец, остановился на толстых сапогах из воловьей кожи, покрытых слоями деревенской грязи.
— Быть этого не может! — наконец проговорил он.
— Но я в самом деле Жанна Мари, — ответила женщина, — или то, что от нее осталось. Ах, Симон, какую жизнь он мне устроил! Я жила как вьючное животное! Не осталось такого стыда, которого он не заставил бы меня перенести!
— О ком ты говоришь? — спросил Симон Лафлёр. — Ты же не о своем карманном муже — карлике Жаке Курбе?
— Ох, о нем, Симон! Увы, он сломал меня!
— Тот человек-щепка?! — наездник воскликнул с тихим смешком. — Как? Это невозможно! Как ты однажды сказала, Жанна, ты могла бы расколоть его череп пальцами, как гикори!
— Так я когда-то думала. О, я не знала его, Симон! Я думала, что могу делать с ним все, что пожелаю, потому что он мелкий. Казалось, я выхожу замуж за пигмея. «Я буду разыгрывать «Панч и Джуди»[8] с этим маленьким человечком», — говорила я себе. Симон, представь себе мое изумление, когда он сам стал играть «Панч и Джуди» со мной!
— Но я не понимаю, Жанна. Ведь ты в любой момент могла заставить его повиноваться!
— Возможно, — уныло согласилась она, — но этого не скажешь о Сент-Эсташе. С самого начала этот волкоподобный пес возненавидел меня. Когда я слишком резко отвечала его хозяину, он показывал зубы. Однажды, еще вначале, я занесла руку, чтобы ударить Жака Курбе, но он тут же вцепился мне в горло и разорвал бы на куски, если бы карлик не отогнал его. Я сильная женщина, но волк мне не по зубам!
— А как насчет яда? — спросил Симон Лафлёр.
— О да, я тоже думала отравить его, но бесполезно. Сент-Эсташ не ел ничего, что я ему давала, и карлик заставлял меня первой пробовать все, что я ставила перед ним и его собакой. Я не смогу отравить их, пока сама не захочу умереть.
— Бедная моя! — с сожалением произнес наездник. — Я начинаю понимать, но лучше сядь и расскажи мне все. Мне очень неожиданно видеть тебя после того триумфального шествия с женишком на плече. Ты должна начать с самого начала.
— Все и случилось из-за того, что я принесла его на плече. Теперь я вынуждена так страдать, — сказала она, усаживаясь на единственный стул в комнате. — Он никогда не простит мне оскорбления, которое, говорит, я ему нанесла. Помнишь, я похвалилась, что смогу пронести его от одного конца Франции до другого?
— Помню, Жанна.
— Так вот, этот мелкий демон подсчитал точное расстояние в лигах. Каждое утро, будь то дождь или солнце, мы выходим из дому — он на моей спине, и пес рядом у ног, — и я шагаю по пыльным дорогам, пока мои колени не задрожат от усталости. Если я слишком замедлю шаг, если споткнусь, он подгоняет меня своими жестокими маленькими золотыми шпорами, а Сент-Эсташ кусает меня за лодыжки. Когда мы возвращаемся домой, он вычитает пройденные лиги из расстояния, как он говорит, от одного конца Франции до другого. Сейчас пройдено полпути, а во мне уже не так много сил, Симон. Взгляни на мои сапоги!
В доказательство она подняла ногу. Подошвы сапог были стерты. Среди дорожной грязи, покрывавшей ее ногу, Симон Лафлёр заметил синяк.
— Это уже моя третья пара, — хрипло продолжила она. — Теперь он говорит, что кожаная обувь слишком дорогая, и мне придется ходить босиком.
— Но почему ты миришься с этим, Жанна? — сердито спросил Симон Лафлёр. — Ведь у тебя есть карета и слуги, тебе не нужно ходить вообще!