Казалось, в спальне на тысячи частей разорвалось чье-то сердце – на полках и полу мерцали алые столбики свечей, черный шелк постели был забрызган лепестками роз, и тонкой ритуальной лентой из рук африканского божка струился жасмин. Встретив жену из душа, Андрей забрал ненужное полотенце — слеза воды скатилась с ее плеча и потерялась в темном изгибе обнаженного тела.
— Не надо бояться, — прошептал он. — Ложись на живот и расслабься. Я сейчас. Всего пара штрихов.
Атмосферу полумрака перечеркнул белый тон: вспыхнувшая едким светом переносная операционная лампа, снег ткани с пинцетом и скальпелями на ней, медицинские перчатки.
— Художественное шрамирование – не так красиво, как татуировки, но поверь, это самая философская модификация тела, — намечал будущий рисунок Андрей. – Еще на мастер-классе я для себя отметил, насколько прекрасны сами метаморфозы. Сначала все кровоточит, и сил нет терпеть, затем боль уходит, раны затягиваются, бледнеют, и в конце концов становятся чисто белыми шрамами. Понимаешь? От крови — к чистому. От боли — к искуплению. И никакого обезболивания, это может плохо сказаться и на рисунке, и на исповеди. Ты ведь помнишь, что обещала обо всем рассказать?
Сердце взметнулось к горлу, когда лезвие впервые вошло в нее, по щекам потекли слезы, по ребрам, щекоча, кровь. Ощущая скольжение скальпеля по рисованным линиям, Лиза с трудом облекала воспоминания в слова: как Игорь подсел к ней за барную стойку и восхитился глубиной ее глаз, как в порыве удовольствия она сжимала простынь, а теперь липкие пальцы сдавливали шелк и лепестки, потому что поддетый пинцетом фрагмент рисунка Андрей мелкими движениями скальпеля отделял от плоти.
Лиза старалась абстрагироваться от боли, и не прерывать рассказа – иначе муж с несвойственной его обычно мягкому голосу жесткостью требовал говорить. Словно вместе с кожей Андрей снимал с жены частицы измены, грязи, которую можно было иссечь только так, скальпелем, в белом свете, на черном шелке среди лепестков — встреча за встречей, признание за признанием, одна полоска кожи за другой.
Разминая затекшие плечи, Андрей потянулся за смартфоном, чтобы запечатлеть законченную работу:
— Феникс – символ любви. Вечной и всепрощающей. Больше нас никто не разлучит. И о прошлом ты забудешь. Как там его звали?
Стуча зубами, Лиза прошептала имя, что кровавыми нитями теперь было вшито в ее сознание.
— Нет, милая, — погладил взмокшие волосы жены Андрей, — его никак не звали. Его не было в нашей жизни, — и он плеснул на влажно-алого феникса из бутылки для дезинфекции.
Плачущий дождь наполнял пустоту. Блуждая в ней, Лиза вдруг заметила тонкий силуэт, и кинулась к нему. Она хотела рассказать так много, предупредить об ошибке, чтобы девушка не сомневалась в Андрее, не его нужно было винить во всем. Он не тот…
Аммиаковая ватка вырвала ее из темноты. Лиза открыла глаза. Ловя в памяти обрывки полусонного видения, женщина поняла, что среди брошенных устрашающих фраз, так и не назвала имени. Зачем она вообще бросилась к той девушке, еще порхающей в сказке с любимым человеком?
Андрей целовал холодные пальцы жены:
— Ты не моя любовь. Ты моя религия, Лиза... — шептал он, и во взгляде читалась та же болезненная, граничившая с помешательством завороженность, что при первой их встрече.
Она слабо улыбнулась, уверяя себя, что все привидевшееся – игра сознания, фантом прошлого, порожденный болевым шоком, и всего. Но где-то внутри сердце точил холодок, и тлела надежда, что та, другая Лиза не придаст значения ее словам, спишет все на ночь и дождь, и ей никогда не придется плакать в темноте...