— Эге, кишка… Житуха!
— Житуха… Строй ее, житуху, а не гнись перед ней. Скажи себе: буду здоров! Всем чертям назло. Врач тебе говорил: надо поверить в свои силы.
— Хе-хе… — кривит губы Володя. — Поверить…
— И жена тебе говорит…
— Я и собственной жене не верю! — уже кричит Володя. — «Говорит, говорит…» На что ей такой дохляк, как я? Молодая, здоровая. Плюнет она на меня — вот вам и вера в какие-то свои и не свои силы…
Махнул рукой и вышел из палаты.
— Вспыхнул, как сухая солома, — покачал головой Алексей Павлович. — Видите, какая история: жена Москалюка бросила его и уехала неведомо куда. Вот и Володя тоже нервничает. Слышали? «Плюнет она на меня…» Невдомек ему, что у каждого свое. Москалюк, верно, и сам виноват. Пьет, чертова душа. И характер не ангельский. А Володя… Сердце у меня за него болит. Может, его отец пал на Дону, когда вместе бежали в атаку? Выходит, этот Володька мне не чужой, должен ему плечо подставить. Должен.
Все нравится мне в этом крепко сшитом дяде. Солдат и лесоруб, плотник, а ныне маляр — из тех, кто все умеют. Но он умеет и то, что несравненно сложнее любой работы, — держаться с достоинством. Его душевной щедрости на всех хватает. Одному доброе слово, другому — резкий упрек, а третьему — крепкое рукопожатие и теплая ладонь на плечо. В столовой он сидит у стола, словно отец в кругу семьи. Идет общий разговор, иногда слышен веселый смех. Жаль, что мне не пришлось сидеть рядом с ним.
— А что это вы все поминаете автобиографию, — спрашиваю у него. — Ведь она у каждого есть…
— Эге, не дай боже, чтоб у каждого… — улыбается Алексей Павлович. — Долгий разговор. В другой раз…
На аллее меня догоняет Володя и безо всякого вступления сыплет хриплой скороговоркой:
— Легко говорить… Легко говорить — верь! А я не верю. В детдоме нас приучали молчать. Я ничего не забыл. Мне было одиннадцать, ну, может быть, двенадцать, когда мы с Васькой стащили две лишние порции хлеба. Голодные! И вот стоим — целый детдом — в три шеренги, а перед нами двое пацанов ревут — это те, которым не хватило хлеба. Мы с Васькой сожрали. Директор дома — вы только б слышали этот ангельский, со слезой голос. Через минуту этот голос уже бил меня в грудь гневом и яростью. «Это преступление, — вопил он, — это нож в спину товарищу… Смотрите на этих двух голодных деток! Кто из вас взял их кусочки хлеба, кто? Воры! Злодеи!» Я слушал этот гром, и мне казалось: вот-вот расступится земля и я провалюсь в бездну. Шепчу Ваське: «Признаемся…» А он белый, трясется — нет, нет! Тогда выхожу из шеренги: это я! Стою, ничего не вижу, а все же разглядел и жалость, и злобу в глазах пацанов, оставшихся без хлеба. А директор говорит и говорит — гром над головой. Потом карцер — закоулок, лежу на грязных мешках и плачу. И не хочется жить, и клянусь перед всем светом, что целый месяц ничего не стану есть и буду отдавать свою пайку этим мальчишкам, у которых я — ворюга, жадина — украл два ломтика черного хлеба. А на следующий вечер, на следующий вечер… — на запавших щеках Володи лихорадочно-красные пятна; хочу сказать ему несколько успокаивающих слов, но он нервно машет рукой — молчите! — А на следующий вечер вижу, как он, директор, у нас в столовой, озираясь, кладет в портфель целую буханку и кусок сала. Семенит к двери и все озирается, озирается… А по двору уже пошел важно, неторопливо. Лицо снова светилось педагогической благодатью и заботой о наших чистых детских душах… Бегу к нему, подставляю ногу — директор летит в одну сторону, портфель в другую, хлеб и сало катятся в третью. Швыряю это добро пацанам, которые гоняют мяч — вот вам премия за гол! И через забор, и «зайцем» на автобус, и путешествие в холодном тамбуре… Так меня учили верить словам…
Володя вдруг исчезает. А у меня еще долго звучит в ушах его голос.
Он работает, как я узнал, преподавателем физкультуры в школе. Меня это удивило. Я их всегда представлял себе: жизнерадостные спортсмены, не отягощенные раздумьями на так называемые морально-этические темы…
5
В конце мертвого часа Вера Ивановна, раздавая термометры, сказала Володе:
— Там вас ждут.
— Пусть ждет, — буркнул он. И через минуту: — В неприемный день пришла…
Минут через десять, забирая термометры, сестра опять напомнила: