Утром Ольга Ивановна тихо оделась и вышла из каюты. Майя на миг повернула голову и снова, закрыв глаза, уткнулась лицом в подушку.
Немного погодя Ольга Ивановна вернулась и весело крикнула:
— Эй вы, сони, просыпайтесь. Чудное утро. Я подожду вас на палубе.
Сидела и ждала, подставив лицо утренним лучам. Через полчаса они подошли: бабушка с расстроенным, а Майя с каменным лицом.
— Боже, какая красота! — молитвенно промолвила бабушка и утерла повлажневшие глаза. — Вот так… — и умолкла.
Наверно, снова вспомнилось ей довоенное путешествие на пароходе с таким же названием. Тот пароход потонул. Воспоминания жили.
Мимо них проходили пассажиры, направляясь в ресторан.
— Пойдем и мы, — сказала Ольга Ивановна. — Я голодна как волк.
Когда сели за стол, спросила, разглядывая меню:
— Что возьмем на завтрак?
Бабушка, видно, не услышала. Майя, уставившись в скатерть, вяло проговорила:
— Мне только чаю…
Ольга Ивановна на это не реагировала, заказала всем яичницу, джем, кофе.
Она уже в который раз заметила, что Майя бросает напряженные взгляды на дверь и на свободный — четвертый стул, и, как бы только что вспомнив, сказала:
— А Вадим Петрович сошел в Сочи.
— В Сочи? — Майины глаза выражали изумление и недоверие. — Он же ехал до Батуми.
— Сказал, что какая-то радиограмма, — равнодушно пожала плечами Ольга Ивановна. — Срочный вызов.
— Когда сказал? — холодно, с явным подозрением спросила Майя.
«Еще немножко, и она меня возненавидит», — подумала Ольга Ивановна, но ничем не выдала себя.
— Когда я была на палубе, пароход как раз причаливал. Вижу, идет с чемоданом. Просил кланяться. Тебе, мама, особый привет.
— Ой, жаль! Такой приятный человек…
— Он и сам жалел. А впрочем… — скривила губы. — Я не уверена, что у него действительно был билет до Батуми. Он и с самого начала производил впечатление человека, не очень отвечающего за свои слова.
Майя молчала.
«Лучше было бы ночью сказать, что он сошел с парохода, но я не могла поверить, что этот чудак и в самом деле так сделает», — думала Ольга Ивановна.
— Почему ты не ешь, Майя? — забеспокоилась бабушка.
— Голова болит. Мне только чай.
Бросив взгляд на сурово-замкнутое серое лицо Майи, Ольга Ивановна с облегчением сказала себе: «Кажется, и впрямь хорошо сделал, что исчез». И все-таки это упрямое «кажется» и тайное сожаление подсознательно не оставляли ее.
Он решил это после исступленных минут, когда хриплое дыхание и стук сердца казались грохотом грома и стихали долго, медленно.
Тогда он сказал:
— У меня на физиономии всегда все написано.
— Кому какое дело? — прошептала она, прижимаясь к нему.
Отозвался не сразу.
— Бедная девочка…
Она подняла голову, вглядываясь в темноте в его лицо.
— Смотри на вещи проще. Не юнец.
Ей хотелось смеяться, шалить, болтать. Прильнула губами к его губам, шепнув:
— Это, чтоб ты молчал.
Но он не хотел молчать.
— Ни разу не заглядывал в этот проклятый бар. И надо же было…
Она засмеялась:
— Значит, надо было. Судьба! Я тоже не заглядывала, а тут страшно захотелось пить.
— Коньяку?
— Это уже твоя инициатива.
— Я сказал: одну рюмочку.
— А потом вторую, ха-ха…
— Это уже ты заказала.
— А ты приневолил.
— Так уж и приневолил. Ко всему приневолил…
— Ко всему, ко всему, — обнимая, смеялась она, — обольстил, увлек, совратил, свел с пути…
Он молчал.
— Ты очень чувствительный, — с искренним удивлением смотрела на его встревоженное лицо.
— Очень, не очень, как я подойду, как заговорю?
— Ох, ох, покраснеешь! Растеряешься!
— Представь, именно так.
— До утра успокоишься.
— До утра я сойду в Сочи.
Крепко прижалась.
— А я не пущу.
Молча отвел ее руки.
Отстранилась и уже с досадой сказала:
— Мы взрослые люди.
— О, разумеется. Вполне взрослые. Дальше некуда…
— Боже, какая нежная натура! Все будет отлично. Можешь во время завтрака не смотреть на меня. Спи. Я побегу.
Майя нехотя откусывала бутерброд и маленькими глотками пила чай. Была где-то далеко, и расстояние все увеличивалось.
Бабушка поглядывала то на одну, то на другую. «Я тут совсем лишняя», — думала она. Думала не сетуя, без горечи. Жизнь исчерпана, не о чем говорить.
А Ольга Ивановна с аппетитом ела и все не могла разобраться в раздвоенности своих чувств. Снова и снова приходила к выводу, что так, как он поступил, — лучше, но тут же охватывало другое, и губам становилось горячо уже не от чая.