Что я скажу Галине? Простите, не могу, не выходит. От этой мысли сразу же стало легче. Но я вспомнил, что как раз сейчас она, кашляя, ловит воздух, задыхается, однако мужественно терпит процедуру, на которую не отваживались и некоторые мужчины. Может быть, у нее прибавилось сил именно потому, что она обрадовалась — письмо будет…
Должен написать. Но как, скажите на милость, как это делается?
В мертвый час все уснули. Я лежал, разглядывал высокий потолок и чувствовал, что сейчас меня с головой захлестнет холодная волна тревоги. Лишь несколько дней назад я разорвал черновик, страниц двадцать, которые я захватил с собой, чтоб здесь, как теперь говорят, довести до кондиции. Рвал и мучился — вялые, немощные строчки. А время идет день за днем, минуты кап-кап, как вода из неисправного крана. Нет, не вода — кровь. И каждая капля — молоточком в темя. Время идет, а где твои настоящие слова?
Потом я уснул и опять мучился, потому что даже во сне попал на какую-то литературную дискуссию: с некоторых пор я не больно охоч до словесных баталий. А все же стал прислушиваться. Меня удивило, что все почему-то говорили шепотом. Наконец сообразил, что уже не сплю и действительно слышу приглушенный голос Алексея Павловича:
— Ага, хотите, чтоб смело, ничего не страшась… Есть у нас один такой. По поводу каждого недочета он твердит: надо, чтоб кто-нибудь написал в газету. Или: чтоб выступил на собрании — и не как-нибудь, а смело, резко. А ты, говорю ему, а ты? Есть такие, что и газеты ему мало. Хотят, чтоб целые книжки писали. Сам он на собрании или где-нибудь там и не пикнет. Зато другой — чтоб на весь мир сказал! А он из теплого угла будет поглядывать и судить, что смело, а что не смело.
— Видно, и среди них один на другого кивает, — это уже Володин шепот. — Иной раз берешь книжку — манная каша. Одну ложку проглотил и уже знаешь, что будет до самого конца. А я читаю фантастику. Выдуманный мир. Меньше лжи, меньше вывертов.
— Э, Володя, — это опять Алексей Павлович, — выдуманный мир не для меня. Я ищу книги, в которых жизнь и правда. Есть, есть такие книги! Ищи и найдешь. А от сладкой кашки и меня с души воротит. И не люблю, когда мне на каждой странице подсказывают: живи так, думай так. Подсказки — это для машины, для робота; нажимай кнопки, и он будет кивать электронной головой. Но я — человек. Я хочу знать, что делается вокруг меня, о чем думают другие люди, что у них на душе. И тогда уже я сам, читая, рассужу, как мне быть и как понимать жизнь.
— Правильнее всего начинать с корня, — долетел шепот Москалюка. — Читайте исторические вещи. Надо знать истоки, корень всего, что происходит.
— Корень, может быть, и уразумеешь, а в ветвях запутаешься, — хмыкнул Алексей Павлович. — Очень они разрослись, и от корня все дальше и дальше.
— Нет, не согласен, — решительно и уже громче сказал Москалюк. — История — это память и мудрость всего человечества. История учит… История учит, что она еще никого ни на грош не научила.
Должно быть, сам удивленный своей непоследовательностью, Москалюк рассмеялся.
— Кто это сказал? — спросил Володя.
— Я! — не колеблясь, ответил Москалюк.
Уже не впервые я замечал, что он с наивной гордостью присваивает чьи-то крылатые слова и афоризмы. Однако я был лишь пассивным слушателем этой своеобразной читательской конференции, — какое же я имел право вмешиваться?
В палату заглянула медсестра:
— Володя, к вам жена пришла.
— Спасибо.
Нахмурился и стал неторопливо одеваться.
Но он не всегда хмурился. Однажды возле парка Володя познакомил меня со своей женой, и это опять был другой Володя. Мягкий, растроганный и действительно молодой.
— Ирина, — сказала она, протягивая руку.
Тоненькая, с детски смущенным лицом.
— Можно и просто: Ира, — сказал Володя.
— Конечно. Такая молоденькая.
— Угадайте, сколько ей?
«Вчерашняя десятиклассница», — подумал я. Но грустные глаза заставили прибавить еще несколько лет.
Ира покраснела. Оба засмеялись.
— Что вы! Сыну уже шестой. К тридцатке подхожу…
Они пошли дальше, держась за руки.
А сегодня Володя вернулся в палату минут через двадцать, еще более мрачный.
— Что так скоро? — спросил Алексей Павлович.
Володя только рукой махнул. Взял книжку и лег.