Как она смеялась!
Все находившиеся во дворе повернули головы в нашу сторону.
— Я же… Ох, я же… — Галину душил смех. — Я же серьезно спрашивала.
— А видите, как несерьезно приняли мой ответ.
— Ой, сороконожка!..
— Галина! — послышалось издалека. — Посмейся и для нас тоже.
Она махнула рукой и пошла на голос.
Я не успел ей признаться, что это не моя шутка. Так ответил когда-то Луначарский на подобный вопрос. Непременно надо ей сказать — сегодня же. А то незаметно перейму от Москалюка хвастливое желание покрасоваться иной раз взятой взаймы мудростью.
«Как вы пишете?» — в вопросе Галины не звучало ничего обидного, одно простодушное любопытство.
Иначе расспрашивал меня спутник в поезде. В прощальных напутствиях моих друзей он что-то уловил и, очевидно, решил выяснить дело до конца. Когда мы, попив чаю, сидели вдвоем в купе, он заговорил. Сперва о себе. Едет по делам в Симферополь, а дела у него очень важные. Посмотрел на меня значительно, выжидающе. Но я не проявил любопытства. Считаю, что в общении главное — добрая воля человека: рассказывай о себе, сколько сам желаешь, и из другого ничего силком не вытягивай.
— А вы, — заговорил наконец сосед, — если я правильно догадался, автор?..
Ну что ж, пускай будет так: автор.
— А где, простите, если не секрет, вы работаете?
— Какой же секрет? Дома по большей части.
— Что же вы делаете дома?
— Автору надлежит писать. Пишу.
— Я понимаю, что пишете. — Его удивляла моя тупость. — Но ведь каждый человек у нас работает.
Я терпеливо объяснил ему, что есть и такая работа.
Мой спутник хмуро промолчал. Что-то беспокоило его или, может, раздражало.
— Простите, конечно… А как часто выходят ваши книги?
— Раз в два, а то и в три года.
— Значит, два-три года вы ничего не делаете, а потом выходит книжка?
…До того вечера я не знал, что от некоторых вопросов могут нестерпимо разболеться зубы.
На следующий день, идя обедать, я услышал, как один из мушкетеров, подмигнув, сказал другому:
— Слышал? Клавдия — фьюить! Вылетела, как ракета.
— Что случилось?
— Чепе-энте! Чрезвычайное событие… — Он понизил голос.
Почуяв запах сплетни, я отстал.
За столом на меня пахнуло тоскливой напряженностью. Женщины едва слышно ответили на мое приветствие. Галина уставилась в тарелку покрасневшими глазами, и видно было, как она прилагает все усилия, чтоб не выдать своих чувств. Софья Андреевна сидела молчаливая, отчужденная.
Как нарочно, официантка была сегодня в плохом настроении и еле двигалась. А когда за соседним столом кто-то высказал свое неудовольствие, она со свойственным ее профессии высокомерием бросила через плечо:
— Не нравится? Идите в ресторан.
Галина сорвалась с места и вышла.
Мы с Софьей Андреевной терпеливо досидели до теплого и безвкусного компота.
В палате, у дверей веранды, стоял Алексей Павлович и со сдержанной злостью тихо распекал кого-то из мушкетеров, а может быть, и всех разом:
— Как болтливые кумушки! «А вот говорили…» Вы же ничего не знаете! Или, может быть, подглядывали в замочную скважину? Тогда жаль, что не подстерег. Я таких подглядывателей кнутом стегаю. Где вы научились марать женщину сплетнями? Мужчины…
— Что такое? Что такое? — вбежал Егор Петрович. — Опять словесность? Да я вас…
— Угомонись! Милый разговорчик закончен, — процедил сквозь зубы Алексей Павлович и направился к своей кровати.
В палате и на веранде воцарилась тишина.
И после отдыха все молча оделись и разошлись поодиночке.
Мимо меня вихрем пронеслась медсестра Нина Васильевна. Потемневшее лицо, заплаканные глаза.
— Так ей и надо за длинный язык, — подойдя ко мне, сказала Галина. Губы у нее дрожали. Я впервые видел в ее глазах недобрый, мстительный блеск.
Оглянулась:
— Идемте подальше. Везде настороженные уши.
Оказывается, утром, когда Клавдия пришла на очередной прием к врачу, медсестра немножко задержалась в кабинете и слышала, как Константин Григорьевич встревоженно спросил: «Что с вами, Клавдия Антоновна? Почему вы так побледнели?»
— В последние дни с нею неведомо что творилось, — продолжала Галина. — То засмеется, то заплачет… И молчит. Как расспрашивать, когда человека явно что-то терзает? Ждала — сама скажет. И она сказала, только не мне…