— Пожалуй, лучше уж так: хихикать и приплясывать, — вздохнул Володя.
— Вот и все, что вы в Егорушке разглядели? — сердито спрашивает Алексей Павлович. — Что вы о нем знаете?
— А что о нем знать? — пренебрежительно обронил Володя. — Насквозь видно…
— Сразу и видно?.. Привыкли мы так — с бухты-барахты нацепить на человека ярлык.
— А кто же он, кто? — уже горячился Володя.
— Сам разглядишь, когда научишься видеть не только собственный пуп.
В дверь постучали. Наступила тишина.
Лишь теперь я с удивлением подумал: как быстро пролетел день! Меня закружило в больничной карусели — ни тихой прогулки, ни книжки. Я опасался нестерпимой тягучести длинных и скучных часов — оказалось, что и здесь, в клинике, не хватало времени написать письмо. А ведь я обещал немедленно сообщить, что и как.
Провожали меня, как будто я собрался в опасный рейс на полюс или, по крайней мере, в новое путешествие с Туром Хейердалом на самодельном корабле через океан: «Пиши!», «Телеграфируй!», «Нет, звони, что там письма и телеграммы», «Главное — режим», «Что режим! Гуляй, дыши, лови солнышко», «Далеко не заплывай», «Какое там купанье, ему и душ не разрешат», «Нет, серьезно…», «Серьезный человек дома сидит, а не шляется по больницам», «Сегодня же выпьем за твое здоровье», «А тебе — чур. Зато получишь уколы в соответствующее место», «Выше нос!», «Будь осторожен: там есть отделение юных пенсионерок».
Мамочки! Сколько неуклюжих острот сыпалось на меня!
Еще больше развеселятся мои друзья, когда узнают, что я надумал удрать в тихую рыбацкую хижину. Удеру. И никому ни слова, пускай ищут.
Неделю потерплю, а там… Босиком по мягкому песочку. Спасительная тишина вокруг. И никаких процедур…
Пока же, пока надо хорошо поспать. Как когда-то на пахучем сене.
И эту ночь я просыпался от кашля и чьего-то тревожного бормотания. Но засыпал не через час или два, а минут через десять. Сон был спокойнее. На десять, может быть, капель или граммов, не знаю, как меряют сон, — но спокойнее.
4
Я стал понемногу разбираться в том, что делается вокруг.
Та круглолицая молодая женщина, кровь с молоком, зовут ее Галина («просто Галина», — сказала она), оказывается, несравненно более тяжелая больная, чем сухонькая седая женщина с поблекшим лицом, на котором мудрым терпением и лаской светились смертельно усталые глаза.
Галина работает в лаборатории мартеновского цеха. Я хорошо знаю ее чудесный город, днепровские парки и зеленые острова. Но знаю и что такое лаборатория в горячем цеху.
— Некоторые думают — курорт! — хмурится она. — Сиди себе и делай анализы…
А когда близится выпуск плавки и все в напряжении, когда идут экспресс-анализы и раз десять за смену — днем ли, ночью ли — бегаешь к печам, а там Африка. А из Африки — на сквозняк под осенний дождик или на морозец. Ох какой свежий воздух после духоты! Жадно хватаешь холодную струю — наслаждение! Потом от этого глотка воздуха такая мелочишка — насморк. Велико дело! Течет немножко из носу… А там через год-два ангина. А дальше бронхит. И вот нате — воспаление легких. Да разве вылежишь сколько надо? Семья… Через год снова — сопливый нос, кха-кха. Все сначала — но уже с тяжелыми осложнениями.
— Я уже здесь месяц. Немножко лучше. А физиономия всегда такая — хоть на обложку журнала «Здоровье»… Весело? Дома муж, он сталевар, двое детей, не малыши, в старших классах. А все-таки присмотреть надо. — Румянец на ее лице погас — Знаем вашего брата: кому надобна больная жена?
— Вы и в самом деле так о своем муже думаете?
Галина покраснела:
— Нет.
— Ишь как легко мы бросаемся обвинениями.
— Неделю нет письма, — как бы оправдывается Галина.
— Выдумываете себе лишние тревоги. Выздоравливайте — и все будет хорошо.
— Скажите, пожалуйста, — глаза у нее блеснули, — есть на свете люди, на все сто счастливые?
Опять речь о жар-птице.
— Неужто и счастье на проценты мерить? Девяносто, сто, сто пять… А может быть, у каждого своя мера?
— Может быть… Есть у меня две подруги. Одна говорит: я счастливая, такая счастливая!.. Другая все сетует, жалуется. А я вижу, что жизнь у них, в общем, одинаковая. Все ж таки должна быть какая-то мера. Счастье, равное для всех.
— Это было б страшно.
— Но вот мы говорим: работа, любовь, семья.
— Три показателя? Спросите себя, могли бы вы быть счастливы, видя рядом несправедливость, даже если б вас она не касалась?