Значит, он не помнит, что в пьяном угаре выдал Влада. Хорошо это или плохо? Олег решил не форсировать разговоры, подождать.
— Чем мы займёмся сегодня? — спрашивает он.
— Мы?
— Тебя не устраивает моя компания? Лучше сидеть одному в унылой комнате и вздыхать?
— А что ты предлагаешь?
— Можно в кино сходить, куда-нибудь в ресторан, ну или в океанариум, если ничего не помнишь…
— А я там не буянил?
— А ты можешь буянить? — смеётся Олег.
— Не знаю, как-то редко себя помню таким пьяным…
— Вам, гребцам, пить нельзя!
Тим вдруг сморщил лоб, и Олег поспешно:
— Ну, так куда пойдём!
— Похоже, ты меня на свидание приглашаешь!
— Считай, приглашаю!
— Прости, я не хожу на свидания!
— Эх ты, закомплексованный баран! Давай пока просто пойдём куда-нибудь завтракать.
Завтрак вдвоём — романтично! Чистить зубы вместе над одной раковиной тоже романтично! Бриться одним станком по очереди (запасных станков Олег не держал) — мегаромантично! Олег фантазировал, что когда они будут жить вместе (!), то он будет брить Тима сам, он умеет опасной бритвой…
Романтично разыскивать по всей студии вещи вдвоём:
— Не, главное — один ботинок на месте! Второй-то где?
— Посмотри под столом с компом!
— Блин, рубашка в хлам! Не видел нигде синенькую футболку?
— А вот тут под столом синяя тряпка — это оно?
— Блин, лучше рубашка. А где твой ремень? Вчера был!
— Так кто раздевал-то меня? У того и надо спрашивать…
— Так спрашивай!
— Ну и где мой ремень?
— Какой ремень?
— Чёрный кожаный с пряжечкой…
— Я-то откуда знаю! Наверное, там же, где и мой!
Романтично собирать мусор в чёрный пакет и вместе тащиться к ароматному уголку соседнего двора, чтобы избавиться от бутылок и обёрток. Романтично спорить, в какое из двух кафе идти завтракать. Романтично сделать одинаковый заказ в третьем кафе, через квартал. Романтично одновременно понять, что забыли телефоны «дома», а это значит быть только вдвоём, без шансов третьим лицам.
Или вся это романтика невзаимночувствительная? Одностороннее движение? Олега никогда не интересовала романтика: скучно, фальшиво, ми-ми-ми… Хотя романтику он как-то по-другому представлял. Ну, там… Леонардо ди Каприо с Кейт Уинслетт, вспотевшее окно, отпечаток ладони, полёт на носу корабля, бессмысленное прощание, чтобы вглубь, в смерть от льдины и звёзд. Что ещё? «Баллада о прокуренном вагоне»: «Пока жива, с тобой я буду — Душа и кровь нераздвоимы, — Пока жива, с тобой я буду — Любовь и смерть всегда вдвоём»*. Ну или признание в любви на склоне Эвереста, за секунду до разрыва рук и крика, что удаляется в пропасть: «Ааааа!» Ну как-то так! Но чтобы таять от того, что Тим благодарно доедал его порцию омлета с беконом! А потом наблюдать, как тот ухомякивает пять шариков(!) мороженого… Представления о романтике пережили революционные изменения. Олег курил вместо мороженого, как после секса. И думал, что влип, что накрыло его не по-детски.
Под занавес романтичного завтрака к ним подошла официантка и, стесняясь, заикаясь, задыхаясь, попросила у Тима «всем девочкам» автограф:
— Мы ведь думали, что шрам нарисованный, а он реально есть. И глаза ваши ваааще прямо!
Олег понял, что Тим сейчас убежит, шокировав смелую девушку. Пришлось вцепиться парню в плечо. Сидеть! Подписывай! Пришлось толкнуть локтем. Что встрял? Отомри! Тимур зарделся и зазаикался пуще, чем девица.
На обратном пути Тим ворчал на Олега (тоже романтично очень, тому нравилось):
— Это ж никуда не выйти! Надо снимать эти плакаты! А ты ещё и толкаешься! Всё из-за тебя! Что значит «ваще прямо»? Бывают глаза «ваще криво»?
— Конечно, бывают. Но не у тебя!
— Вернёшь мне очки!
— А ты мне сейчас позировать будешь!
— Опять? Ты же ещё те фотки не обработал!
— Успеется! Это не заказ, а для удовольствия.
— Для чьего удовольствия?
— Для моего.
— А я?
— А у тебя контракт! Но! Если захочешь, будет и удовольствие…
Тим нахмурился и предпочёл намёков не заметить.
***
В студии Олег велел Тиму:
— Раздевайся.
— Насколько?
— Совсем!
— Сначала давай одежду.
— А если её не будет?
— Ты офигел? Всё, я ухожу…
— Стой! Не боись, будет набедренная повязка. У Великого Микеланджело есть серия «Рабы» — «Умирающий раб», «Восставший раб», «Юный раб», и я не то чтобы хочу сделать реплику, я хочу взять идею. Но реплику тоже. Хотя, если уж говорить о Микеланджело, тебя надо в образе Давида фотографировать, у тебя тело один в один. Но ведь ты ж не согласишься!
— Не соглашусь!
— Поэтому будем тебя прикрывать!
— Олег, пожалуйста, я не хочу быть рабом, да ещё и голым.
— Не хочешь быть рабом, не будь! «Мы не рабы, рабы не мы!» Мы сделаем восстание раба, мы сделаем опасного раба, пусть это будет серия о свободе. Давай! Не ной! Сделай это сам! Отомсти всем своим страхам! — и почти интимно Олег добавил: — Это нужно, прежде всего, тебе.
Тим сел на стул-вертушку и стал медленно раскручиваться, склонив голову. Олег отошёл, он давал ему подумать, решиться. А Тим всё раскручивался и раскручивался, а потом в какой-то момент, кружась, стал снимать рубашку, расстёгивать пуговицу за пуговицей. Видимо, вращение способствует развращению, удивился Олег, он и не надеялся, что Тим согласится. Олег хотел поуговаривать и предложить другую серию — «Франкенштейн». Но потребность справиться с собой и отомстить своим страхам слишком долго, три месяца, крепла в Тиме. И он решил нанести удар. Он раздевался, хотя страхи хватали его за ткань одежды и протестующе визжали.
У Олега тоже визжали страхи. Другого рода: мужского. И другого склонения: вертикального.
Олег, наступив на горло мужским и вертикальным страхам, самолично лёгкими движениями втёр в лицо и тело Тима бронзовое масло, потом взял распылитель с водой и кое-где взбрызнул — получилось потное тело, выжженное солнцем. Натирать желанное тело — героизм, разрыв брюшины, скрежет зубовный. Фотограф завязал набедренную повязку на Тимуре. Конечно, повязка не аутентичная — длинный узкий кусок серой материи, завязанный по тазовым косточкам узлом на боку, — достоинство Тима она еле прикрывала, а вот полоску волос оставляла камере. Олег подкрасил и шрам, взлохматил и покрыл лаком волосы.
— В кадр!
Первую сцену выстраивали очень долго. Сначала верхний свет. Потом поза. Тим сидел на коленях, почти спиной к фотографу, руки сзади связаны толстой пеньковой верёвкой по запястьям, на спине Олег нарисовал прямо краской бледно-красные полосы, рядом с «рабом» положил кнут. Завершающим аксессуаром стал ошейник с цепью (чего только нет у фотографа!). Пожалуй, ошейник взволновал Тимура более всего. Он стал нервно дёргаться и тяжело дышать, пока Олег переустанавливал свет.
— Тим! Начинаем. Поверни на меня лицо! — откуда-то сверху крикнул Олег. Он встал на табуретку. Снимал раба на коленях сверху, взгляд хозяина-великана. — Тим! Это очень жалкий раб! Не нужно скорби в плечах! Ты не сдался! Что с глазами? Не бледней! Попробуй со злостью…
— Тим! — орал Олег (но при этом кадр, кадр, кадр). — Тебя били только что какие-то твари, тебя хотят унизить, растоптать, как клопа, сопротивляйся! Тим, где глаза! Что за щенячье слюнтяйство! Блядь, ты слабак, а не Спартак! Ты сам напросился!
Вдруг Олег спрыгивает с табуретки и ударяет ногой Тима в спину, и хоть тот и не ожидал, но тело-то натренировано — парень валится вперёд, успев подвернуть плечо под себя, чтобы не разбить подбородок. А Олег пинает ещё, ещё и кричит: