Лучшей любовницы у меня, пожалуй, не было. И все потому, что она умела чувствовать и отдавать. Она отдавала всю себя, от души, искренне и без остатка.
Нет, Варя не была бесхарактерной или ведомой. Она имела свое мнение и умела его отстоять без криков, оскорблений и морального шантажа. Она увлекалась многими вещами, в том числе и не слишком женскими, и во всем умудрялась достигнуть успеха. Она работала в приюте для животных, занималась художественной ковкой, лэмпворком, йогой, дизайном альпийских горок и... практически всем, что казалось ей новым и интересным. И при этом оставалась такой мягкой и нежной, что ее не хотелось выпускать из объятий.
Как бы описать поточнее, какой она была...
Вот представьте себе раннее утро. Самое начало мая. Солнце еще не поднялось из-за крыш, но воздух уже наполнен светом до стеклянного звона. Прохладно, и эта прохлада медленно вплывает в приоткрытое окно, колышется светлая штора. Ты сидишь за столом и пишешь, а рядом, на деревянной подставке, едва ощутимо пахнущей сосновой смолой, стоит кружка с кофе со сливками. И в нем плавает бежевый кубик кофейного зефира.
Она была, как этот зефир. И это утро. Она была похода на счастье писать на рассвете. Она была чистой, как лист бумаги, и свежей, и открытой всему.
Слишком открытой.
И с каждым днем я все острее осознавал, что кто-то пишет на этом листе кроме меня и ее самой. Какая-то дрянь пачкает мою Варю, заставляя ее чувствовать себя некрасивой.
- Варя.
Она обернулась. Но от зеркала не отошла.
- Ты самая красивая девушка из тех, кого я знаю. И ты обещала сводить меня в мастерскую и показать новые бусины.
Раньше это был буквально неубиваемый козырь. Варя обожала лэмпворк и умудрялась при помощи паяльной лампы и своей совершенно нереальной фантазии сделать совершенно сказочные штуки. Я устроил ей неплохую витрину в одном из магазинов моей матери, и Варины браслеты и бусы разлетались мгновенно. Особенно когда в магазин проведать свои творения заходила сама Варя.
Та Варя, которую я любил. Но та Варя уходила от меня все дальше, и на ее место приходила странная женщина, которая больше не хотела работать в мастерской. В кузне Варя не была уже больше месяца. Мне позвонили оттуда и спросили, как долго еще она будет болеть...
- Лондон, я просто не знаю, как им сказать, что больше не буду этим заниматься. Надо взрослеть и становиться нормальной женщиной. Это же смешно, понимаешь?
- Кому смешно?
Она замерла с приоткрытым ртом. Ее губы... показались мне припухшими. Эти губы не знали, что ответить. Заготовленные фразы никак не годились для ответа. Варя махнула рукой. Мерзкий кукольный жест.
- Всем. Всем смешно.
- Мне нет. Мне нравятся твои работы. И как давно ты оглядываешься на всех?
- Лондон, я просто хочу быть... счастливой.
- Ты не была счастлива? Ты несчастлива со мной?
- Нет, Лондон, просто... Ты не понимаешь! Я хочу быть красивой для тебя!
- Ты для меня самая красивая! И ты прекрасно знаешь, что я принципиально не вру красивым девушкам.
Прежняя Варя рассмеялась бы, хотя бы улыбнулась. Но эта только сердито надула странные губы.
- Милена была права, мужчины думают только о себе. Тебе удобно, чтобы я была такой, толстой, странной, некрасивой. Не хочу. Чтобы ты был со мной из жалости! Чтобы смотрел и думал, что у меня ноги как стволы!
- Варя, ты сама слышишь себя? Я тебя люблю. Люблю такой, какая ты есть. Мне нравится то, чем ты занимаешься, мне нравится то, как ты выглядишь.
Она не слышала.
Как вы, женщины, умудряетесь блокировать слуховой канал, когда в ваши планы не входит, чтобы вас разубедили?
- Такой как есть? Я хочу быть красивой, Лондон! Хочу, чтобы ты гордился мной! Как такое можно любить?!
- Я горжусь. И ты невероятно красивая, Варя. Варенька.
Я попытался обнять ее. Мне хотелось, чтобы она прильнула к мне, мягкая, свежая, отзывчивая, казалось, на клеточном уровне. Но она оттолкнула меня почти зло.
- С тобой невозможно нормально говорить, Лондон. И вообще... у меня встреча через полчаса, а я еще не одета.
Она хлопнула передо мной дверью ванной.
Да, признаваться в таком не хочется. Ничего достойного. Но я не мог видеть, как кто-то убивает мою Варю, превращая ее в говорящую куклу с подведенными глазами. Она даже кудряшки свои начала с каким-то отчаянным остервенением выпрямлять. Забила ванную бабьими пыточными принадлежностями и день за днем истязала себя, правила.
Мне просто хотелось знать, какая сволочь внушила ей, что так надо.
Да, я следил за ней.
До сих пор стыдно.
Я просто пошел за ней. Она не оглядывалась - знала, что тот я, которого она знала, не стал бы следить за ней.