Выбрать главу

- Лондон, может, как-нибудь выпьем кофе?

Я кивнул.

Цветной зонт скрылся за слюдяной стеной дождя. Я шел все быстрее.

 

 

9. Свадебный набат

- Подожди.

Лена догнала меня, опалила пламенем волос. На ней были все те же зеленые перчатки - нет, все такие же зеленые, как той весной, когда мы были вместе. Такие же зеленые - но немного другие. Расшитые бусинами перчатки женщины, привыкшей к своей красоте. Я помнил ее руки затянутыми в тонкую шерсть, теплая кожа и мягкая ткань. Теперь она касалась меня зеленой кожей перчаток - и я не чувствовал ничего кроме холода.

Мы больше не были вместе. Мы - это сдвоенное горячее мы - осталось в прошлом, как те зеленые перчатки из тонкой шерсти, оставив в пронизанном дождем ноябре только меня и ее. Порознь.

Только она не хотела признаться себе, что ничего нельзя вернуть.

Касалась моей руки холодными зелеными перчатками и просила:

- Подожди, Лондон. Я жутко вымоталась сегодня в больнице. Может, выпьем кофе. Кажется, я валюсь с ног.

Мне было больно смотреть на ее огненные волосы, сильные руки, прямую спину. Она была слишком живой, слишком яркой, чтобы не ранить меня.

Она смотрела, надеясь, что я вспомню то, чего нельзя вернуть, а я думал о том, как много в ней жизни. Жизни, которая так нужна той, другой. Той, что лежала сейчас в полупустой палате и смотрела в потолок, не в силах плакать.

А меня дома ждали мама и дочь.

Моя дочь.

Девочка, у которой скоро останусь только я.

- Я не хочу быть навязчивой, - проговорила Лена. - Просто... нам было так хорошо вместе, Лондон. И когда я встретила тебя здесь, около больницы, я подумала... Может, мы могли бы...

Я не знал, что ответить. Попытался улыбнуться. Получилось, как видно, криво и не слишком весело.

- У тебя кто-то есть? - догадалась она.

Я кивнул. Я подумал о дочери. О Люсище. О суровой месячной воительнице с пеленками, которая умудрялась вытянуть руки из любого самого крепкого хлопкового кокона. О девочке, которая, словно чувствуя беду, не плакала, а только кривилась и сводила к переносице бесцветные брови - готовилась быть сильной.

- Вы очень близки?

Я снова кивнул.

- Насколько? Больше чем мы... были?

- Ну, последние пять недель я видел ее в основном без одежды, - я не мог удержаться и не подразнить Лену. Заныли шрамы на ладони - напомнили, как больно было лежать на больничной койке и думать о девушке с огненными волосами, которая так и не пришла. Думать о том, что она меня бросила.

- У вас все серьезно? - По глазам видно было, как стало больно ей. Я пожалел о своих глупых словах.

- Да. Завтра я женюсь.

- Завтра? - Глаза Лены распахнулись так широко, что радужка открылась вся, от края до края. Зеленый кружок с чернотой в центре, словно бусина, соскочившая с гайтана. Стеклянная бусина, разбившаяся вдребезги о лед непролитых слез.

- Значит, кофе отменяется? - Даже не спросила, усмехнулась собственной глупости. Пошла торопливым летящим шагом к остановке.

Я не стал просить ее подождать. Меня ждали дома.

У меня завтра свадьба.

 

Не помню, как прошел вечер. Я отправил маму домой, заверив, что справлюсь сам. И справился.

К десяти часам утра Пеленочная воительница была наряжена в розовый костюмчик с пони на животе и кружевной чепчик, плотно подхватывавший ее круглые щеки, а поверх всего этого плотно укатана в шерстяное одеяльце с жирафами.

Я решил не бриться, не рисковать. Легкая небритость нынче в моде и не слишком выбивается из свадебного стиля. Жениху и полагается быть слегка встрепанным и диким. Как мустангу, которого волокут на веревке в стойло долгой и счастливой жизни.

Я шел сам. Изо всех сил стараясь сосредоточиться на том, что долгой и счастливой - не будет.

И черный костюм, и любимый длинный черный плащ, отразившись в зеркале, показались слишком черными. Только жирафы на одеяле дочки, словно беспардонные солнечные зайцы, нарушали общий траурный вид.

Запереть дверь получилось не с первой попытки. Большой букет и младенец на руках не слишком способствуют ловкости.

Пока я копался, кончик какой-то декоративной травины попал Воительнице в нос, и она скривилась и приготовилась плакать.

Но не заплакала.

Не плакала, пока мы ехали в такси. Пока входили через приемное отделение в корпус, пока поднимались на лифте.

Сверлила меня тяжелым серым взглядом.

Не бывает у младенцев таких глаз, такого выражения. Отчего-то казалось мне в тот момент, что судьба на меня смотрит.

Я не сразу заметил Лену.

Огненные волосы были спрятаны под белую шапочку, зеленые кожаные перчатки превратились в латексные синие. Она старательно делала вид, что идет по своим медсестричьим делам. И кто-то из приоткрытой двери ординаторской с сожалением спросил ее: «Что, опять Васильева рвало?».