- Я безумно люблю тебя, Лондон.
К весне она снова заговорила о любви, ластилась, даже раз или два садилась в кресло с книгой. Но надолго ее не хватало. Я знал, что это значит, и на всякий случай снял с карты деньги и забыл на полке в прихожей.
Оставалось только дождаться, когда она сама поймет.
Она позвонила. Наверное, попрощаться, но так и не придумала, что сказать. Она всегда сначала звонила, а потом думала.
- Знаешь... гуру, о котором говорила Лия, приезжает в Тверь. Я поеду.
- Хорошо.
- Я не дождусь. Ты работай. Я оставлю ключ у Клавдии.
- Хорошо. Передавай привет Лии. Веселитесь.
Я знал, что она не вернется. Она еще не знала. Она просто собрала в мешок то, что сочла нужным, забрала деньги с полки и ушла.
Она меня почти вылечила.
Так бывает иногда. Приходит в твою жизнь человек случайный, неподходящий, от которого одни неприятности и бардак, что дома, что в жизни. Заводится в квартире, как шиншилла или канарейка. Ты сам заводишь его, когда понимаешь, что не можешь больше спать по ночам - один. Не можешь заставить себя просыпаться по утрам - не для чего. И ты заводишь что-нибудь живое и шумное, которое надо кормить, с которым нужно играть. Ради которого нужно открывать глаза утром и возвращаться домой не за полночь. Оно шумит, поет, гадит, разбрасывает подстилку, льнет к руке, не дает спать, и наконец исчезает через незапертую дверцу. И не так чтобы жаль, но ты вдруг понимаешь, что больше не боишься тишины и одиночества. Что ты перестал быть каменной копией самого себя и снова превращаешься в стаю белых птиц, готовых обрушиться в глубокое до боли синее небо.
Я был ей благодарен.
За то, что пришла, за то, что исчезла. Да, поначалу казалось, что позвонит. Даже обидно было. А потом пришло это понимание, что приходят и уходят люди - вовремя. Именно тогда, когда это нужнее всего.
Я верю, что так и есть. И что я со своими откровениями пришел к тебе в самое нужное время. И что ты читаешь меня именно сейчас, потому что так нужно, в этот день, в это время суток. И закроешь страницу. И забудешь обо мне тогда, когда придет срок. И это касание судеб что-то даст нам обоим.
Да-да, не кривись. Попробуй пожить полгода в квартире, полной людей с широкой душой и разумом. Может, я стал немного как они. Почему нет. Значит, так нужно было.
Твой,
Лондон Птиц
4. Мальчик
Иногда вредно задумываться, ты просто делаешь то, что должен. Я знал, что должен подойти и обнять ее. Потому что не должно быть у женщины таких глаз.
Она преподавала нам историю на первом курсе. Мария Юрьевна. Мы и мысли не могли допустить, что она может быть одна. Улыбчивая. Веселая. На ее занятиях никогда не было скучно.
Говорили, что у нее был роман с одним из студентов, но верилось с трудом. Умные женщины не заводят романов с мужчинами младше себя.
Так она сказала мне потом.
Так бывает иногда. Кажется, знаешь человека, знаешь давно, но словно бы не вглядываешься, смотришь сквозь. Нет, скорее, скользишь взглядом по поверхности, не касаясь того, что происходит у него внутри.
Но потом в твоем доме поселяется актерский табор, и кто-то, сидящий в лотосе на полу, вдруг поднимает на тебя глаза - и ты проваливаешься в этот взгляд как в ад. Потому что в нем такая боль, что не ясно, как это можно выдержать.
У нее в тот день были такие же глаза.
Я помню последнее занятие перед экзаменом. Она улыбалась и рассказывала, ее пальцы мелькали, словно рыбки. И такие же рыбки были в ее глазах. Блестящая в ручье форель.
Я думал о том, какой она была, когда ей было столько же, сколько мне. И в глазах у нее, там, за бликами и рыбками, была какая-то усталость. Тогда я не знал еще, что это, не научился видеть.
Я просто сидел и ждал, пока все выйдут из аудитории, а она начнет собирать учебники.
Я подошел и обнял ее.
Странное ощущение. Все непривычные ощущения сперва кажутся странными. Но отчего-то я понимал в тот день, что поступаю правильно.
Она дернулась, посмотрела на меня испуганно, как-то дико, но не оттолкнула.
- Зачем?
- Не знаю. - А что я мог еще ответить. Я просто знал, что ей плохо. Я всегда обнимал так Джулс, когда ей бывало плохо и грустно. Но Джулс было тринадцать, а Марии Юрьевне за тридцать. Но в тот момент я об этом не думал. Я просто расцепил руки и стоял перед ней, не зная, что делать дальше.
- Ты хороший мальчик, Лондон. Ты очень сильный эмпат.
Я хотел сказать ей, что я не мальчик, мне восемнадцать, и что не знаю, что такое «эмпат». Но я молчал.
Мне нужно было увидеть, как поменяются ее глаза. Я готов был обнять ее снова.
Но она сказала:
- Я поставила тебе отлично автоматом. На консультацию не приходи.