– Теперь, когда маска тебе больше не нужна, я разрешаю – и даже настаиваю на том, чтобы ты вернулась в школу.
Не поднимая глаз, я верчу маску в руках.
– Мне это не интересно, но все равно спасибо.
Подскочив с места, Кора кладет свою толстую тетрадь у раковины, садится рядом со мной и легонько похлопывает меня по бедру.
– Ава, тебе ведь надоели онлайн-уроки, и ты все время твердишь, как тебе хочется вернуться к нормальной жизни.
Нормальной.
Ну да. К прежней нормальной жизни. К Нормальной Аве-до-пожара. Нормальной-пренормальной.
– Этого никогда не будет, – чеканя каждое слово, произношу я. – Я не собираюсь возвращаться в прежнюю школу, делая вид, что все по-старому.
– Ты можешь пойти в школу рядом с нашим домом, мы же уже это обсуждали. Или выбрать любую другую школу, – невозмутимо предлагает Кора. – Начать все с чистого листа, понимаешь? Завести новых друзей и начать новую жизнь.
– Лучше сдохнуть, – бормочу я.
Я прекрасно учусь по интернету, сидя перед монитором дома в пижаме. Тогда меня никто не видит. Никто не тычет пальцем, не пялится и не шепчется, думая, будто я не слышу. Я обгорела, а не оглохла.
– Не болтай ерунды, – говорит Кора. – Тебе повезло, что ты выжила.
– Ага. Я будто счастливая кроличья лапка, только в человеческом обличии.
Почему считается, что если я выжила, то мне повезло? Мама, папа и кузина Сара сейчас, наверное, резвятся на райском лугу или счастливо переродились в обезьянок где-нибудь в Индии. Мне же достались бесконечные операции и пристальные взгляды незнакомцев.
Впрочем, с надгробиями не посоперничаешь. Смерть всегда значительней страдания.
– Будь на твоем месте Сара, я бы хотела, чтобы она жила полной жизнью, – говорит Кора. – И наверняка твоя мама тоже хотела бы, чтобы ты была счастлива.
Меня раздражает ее попытка выиграть спор за счет мертвых людей.
– Я не Сара. А ты не моя мать.
Кора отворачивается. Доктор Шарп делает вид, что сосредоточен на экране компьютера, показательно не замечая напряжения, которое заполняет кабинет, словно дым. Бесит, что доктор стал свидетелем этой детской вспышки гнева. Впрочем, он частично в ней виновен – застал меня врасплох «хорошими» новостями.
Кора тихо всхлипывает, и я уже жалею о своей несдержанности. Она не планировала заменять мне мать, а я не собиралась занимать место ее дочери. Просто мы обе пытаемся разобраться с этим болезненным «удачным» поворотом, который нам подбросила жизнь.
– Ава, дело в том, что нас беспокоит твоя затянувшаяся изоляция, – кашлянув, говорит доктор Шарп. – Реинтеграция – важная часть процесса исцеления, и мы все полагаем, что пришло время ее начать.
Интересно, кто такие эти загадочные «мы все», и почему их так беспокоит мой статус отшельницы, о котором я сама и знать не знала?
– Может, ты попробуешь походить в школу какое-то время – скажем, две недели, – а потом мы еще раз обсудим стратегию твоей реинтеграции? – предлагает доктор Шарп.
Кора с надеждой глядит на меня влажными от слез глазами, и я, «счастливица» этакая, ощущаю себя виноватой. Вина выжившего.
У Коры на этой неделе тоже годовщина. Год жизни без дочери. Год заботы обо мне, выжившей вместо нее.
Не в моих силах вернуть Сару, но согласиться на эти две недели я могу.
– Ладно. Десять учебных дней. Если не случится никакой катастрофы, то поговорим о большем сроке.
Кора так сильно обнимает меня, что я притворяюсь, будто мне больно – лишь бы она разжала руки.
– Всего две недели, – напоминаю я. – И это точно будет катастрофа.
– Главное начать, – уверенно говорит она.
Пока Кора и доктор Шарп обмениваются торжествующими взглядами, я повязываю красную бандану на свою покрытую шрамами голову. Верчу в том, что осталось от моих рук, прозрачную маску, борясь с желанием снова надеть ее.
Кора у стойки регистратуры обсуждает неоплаченные счета за операцию, а я бесцельно брожу по коридору ожогового отделения и разглядываю рисунки неких «Инициаторов больничного искусства», которые вроде как призваны привнести красоту в жизнь умирающих людей.
Маленькая девочка с пронзительным криком цепляется за джинсы матери. Я и не заметила, как забрела в коридор обычной поликлиники.
Крошечный пальчик указывает на меня.
На мое лицо.
Покраснев, мать девочки сбивчиво извиняется и поспешно уходит вместе с дочерью, та продолжает реветь и оглядываться на меня. Мужчина в кресле из искусственной кожи быстро утыкается в газету, но я чувствую на себе его взгляд, пока размеренным прогулочным шагом возвращаюсь в ожоговое отделение, стараясь вести себя непринужденно.