— Я не могу писать о том, что мне неинтересно.
— Хорошо. Наверное, вы хороший писатель. Если доктор пустил вас ко мне, значит вы еще и хороший человек, и у вас нет плохих мыслей. У нас мало времени, а я все болтаю, давайте начнем. Что вам интересно узнать?
Матвей поколебался.
— Расскажите мне о своем детстве. — Писатель хотел что-то добавить, но вместо этого повторился, — да, о детстве. Где вы родились, учились?
— Доктор говорит, что если человек совершает плохие поступки, я бы сказал очень плохие поступки, такие как те, что совершил я, то причины такого поведения нужно искать в детстве. Наверно, вы к этому ведете, писатель Матвей Данилевский. Ну, черт с вами, я расскажу. Расскажу, сколько успею, и не только о детстве. У меня есть просьба. Поговорите с доктором, может мне разрешат смотреть футбол?
Часть вторая «Шрамы на сердце»
Глава 7. Хозяин тайги. Неожиданная встреча
1
Я не буду рассказывать слезливую историю своей жизни. Все получилось так… так как получилось. Иногда задумываешься о том, что моя жизнь могла сложиться иначе. Но от этих мыслей становится только тоскливо. Я стараюсь не думать об этом. Пытаюсь не думать вообще ни о чем.
Я родился в Казани. В свидетельстве указан 1914 год. Но думаю, что родился гораздо раньше. Уж очень взрослым был на фотографиях тех лет.
Родители мои были преподавателями в гимназии, и быт наш была весьма скромным. Отец погиб в 1920 году. Мать в тот же год заболела туберкулезом и отправила меня к бабушке в Симбирск. Там я вырос, учился. В сельской школе было интересно, отучился семь классов. Мать я свою больше не видел. Бабка говорила, что она умерла, сразу же, как отправила меня к ней.
На маленькой печке-буржуйке бабушка на сковородке готовила картошку. Я ел ее каждый день и проклинал. Но в тайге забыл этот вкус уже на шестой год и безумно скучал по нему. А теперь здесь он мне опять начинает надоедать.
(Старик откашлялся).
Работал в порту. Разгружал судна с солью. Я, как многие мальчишки тогда, мечтал о далеких странах. Мечтал увидеть занзибарских львов и Килиманджаро. Я хотел стать мореходом, но в речное училище не приняли из-за слабого зрения. Было время перемен, все участвовали в кружках, объединениях, а у нас мальчишек, в голове были свои тараканы.
Потом был завод. Четыре года непрерывного грохота в ушах, несмываемой сажи и бесконечной усталости, от которых хотелось убежать, и по которой я скучаю вот уже семьдесят лет. Мы собирали трактора и жили в бараках. Жизнь была бедноватой, но веселой: комсомол, по пятницам и субботам танцы, Первомай. Я даже девушку умную и добрую встретил — начали строить планы.
Еще я в футбол играл. За заводскую команду. Разумеется, называлась она «Трактор». Даже успел вступить в спортивное общество «Торпедо». Как-то к нам приезжал Старостин. Великолепный человек. А спортсмен великий. Мы слушали, раскрыв рты, когда он на доске рисовал тактические схемы и разъяснял хитрости игры. Потом я встретил его на одном из этапов, на пересылке. Он узнал меня, пожал руку, обнял по-братски. Проговорил «Судьба, судьба» и отошел.
В лагеря попал за стенгазету. К Первомаю мы ее вывесили в клубе. В одной из карикатур кто-то усмотрел намек на Сталина и его страсть к курению трубки. Еще анекдот под ним про лентяев и тунеядцев завода. Всю редколлегию арестовали и таскали на допросы. Они были ежедневными и длились по пять часов. Следователь сидел за столом, пил чай. Ему заносили обед. А я все это время стоял на ногах. После второго допроса икроножные мышцы распухли так, что сапоги пришлось разрезать.
В тюрьме я часто встречал хороших людей. Среди них были известные писатели, артисты, ученые и офицеры Красной Армии. Один бывший парторг для меня сплел лапти. Мы познакомились, после того как он узнал, что я из Казани. Только потом, когда его переслали, я узнал что он известный татарский поэт. Он забыл самодельную тетрадку со стихами, которую я хранил полжизни. Она сгорела в пожаре, там… в тайге. Я его имени даже не помню. Все звали его Туфан.
На одном из допросов я уже был готов подписать все, что угодно ради избавления от постоянных пыток. Но этого не потребовалось. Суд дал мне семь лет.
В лагере меня уже в первый день чуть не посадили на «перо». Я уронил «чифирбак» на пол. Руки слабые были. За меня тот самый поэт из Казани и заступился. Он пользовался огромным уважением у воров. Пахан, «погоняло» у него было Кадык, только рявкнул, как все разбежались по нарам, и дал мне две недели для поиска новой алюминиевой кружки. С которой меня вновь выручил этот поэт.