========== 8. ==========
Комментарий к 8.
внезапный зимний спешл!
всех с наступившим :)
Таких снежных зим Мэва давно не встречала. Лок Эскалотт сковало намертво. Валило постоянно, и она оказалась заперта в Ривийском замке со всем двором — они сидели в холодных стенах, едва обогреваемых силами придворных чародеев. Неудовольствие ворочалось в Мэве: она не любила долгих сидений на месте, хотела бы хоть отправиться на охоту — в последнее время это стало одной из ее зимних привычек.
Пока границы были спокойны, она могла загонять не вражеские полки, а только оленей. Впрочем, то было славное развлечение в тоскливые вечера. Зимой жизнь замерзала, торговые обозы ходили как-то неохотно, даже немногочисленные горстки бандитов и эльфских партизан носа не казали на пустующий большой тракт. Лирия и Ривия спали.
Метель злилась всю ночь, потому Мэва думала, что с утра не сможет спуститься во двор. Однако все оказалось не так печально, стараниями слуг расчистили дорожки, по которым можно было неспешно прогуливаться, если не бояться сползающих с красных замковых крыш лавин снега.
Но Мэва не могла остаться в королевских комнатах, хотя мороз кусал за щеки. Днем ранее к ней прибыла группа краснолюдов из Махакама — нечего и было надеяться, что Брувер Гоог решил отправить дипломатов, это явился Габор с несколькими побратимами. Он после войны обещал остаться советником, но все улаживал свои дела — это растянулось на год. Но для того, с кем сражалась плечом к плечу, Мэва не могла не оказать пышного приема, искренне радуясь, что краснолюд решил навестить ее. Этому замку не хватало его простецкой грубости — по сравнению с голосами придворных, звучавших шелками, вымоченными в ароматном масле, его скрипучие слова были усладой для ушей.
Во внутреннем дворе, у казарм царило оживление. Подтянулись и некоторые слуги, и пара зимовавших во дворце знатных рыцарей, и, конечно, широкие фигуры краснолюдов. Они следили за какой-то возней; слышались подбадривающие крики и дружный хохот. Осторожно ступая, чтобы ненароком не поскользнуться на обледеневших ступенях, Мэва поднялась на возвышение — помост, примыкающий к казарменным помещениям; с него отлично было видно действо внизу.
Она наткнулась на Габора и с довольной улыбкой поздоровалась. К счастью, над помостом — этим небольшим балкончиком — располагался козырек, так что падающие снежинки перестали плясать у нее перед глазами.
— Здравствуй, королева! — искренне обрадовался краснолюд, так и лучась теплом и добродушием. — Я так и думал, что ты не пропустишь зрелище… Знаешь, в твоем замке совершенно не умеют развлекаться!
— Знаю, Габор. У нас не принято рубить чудищ от скуки, дамы предпочитают музицирование и пение, а их кавалеры — похвальбу. И, конечно, танцы! — вспомнила Мэва об еще одной ее головной боли. Близился Йуле, и эти самые высокородные дамы и кавалеры мало чем отличались от деревенских, так же любили еду, выпивку и танцы в светлую ночь. — Так что здесь творится? — спросила она железно, прибавляя в голос твердости.
— Да вот мальца наш Гаскон на спор подначил посоревноваться, — добродушно прогудел Габор, поглядывая вниз. После того замечательного случая, по праву вошедшему в легенды, когда Гаскон его перепил, он его уважал по-краснолюдски сурово. — Все уж собрались понаблюдать. Стреляют из луков — кто больше попадет.
— Ради чего же они так спорят?
— Ради тебя, королева. У вас скоро праздник — вот и решают, кто будет танцевать с тобой. И Гаскон горазд отплясывать, и сын хочет показать, чему научился.
С легкой усмешкой Мэва представила, что было б, останься в живых Рейнард — он-то не спустил бы наглому — пусть и весьма благородному — разбойнику дерзости, сразился за королевскую честь так, что сталь на клинках треснула бы да луки погнулись. Она скучала по старому другу — ей было жаль, что он не видит этих ленивых зимних дней.
— А станцуй со мной ты, Габор, — попросила она, ехидно поглядывая вниз. — Пусть оба поймут, как опасно делить королеву.
— Что ты, Мэва! — проворчал Габор, оглаживая окладистую бороду. — Твой хахаль меня стрелами истыкает, аки утку, ты глянь, какой он меткий! Куда там «белкам»?
Анси определенно проигрывал, но не сдавался, и Мэву брала гордость. Она облокотилась на деревянные перила и довольно жмурилась, наблюдая. Мороз драл щеки, покусывал. Раскрасневшийся веселый Гаскон помахал ей рукой, крикнул что-то, что, впрочем, совсем не помешало ему поражать одну цель за другой, крепко вбивая стрелы в мишени, хлестко отпуская тетиву…
— Твой Анси, королева, здорово сглупил, когда решил с Гасконом соревноваться в стрельбе. В следующий раз он поспорит с рыбешкой, кто быстрее переплывет реку? — хрипато расхохотался Габор.
— Ему полезно. Вдруг научится чему-нибудь к рыцарскому турниру в Туссенте — он как раз собрался туда отправиться, — вздохнула Мэва досадливо. — Звал с собой Гаскона, но тот отказывается. Он совсем не рыцарь, их игрища презирает…
— Потому-то он тебе по душе, что не рыцарь, — проницательно заметил краснолюд. Ему нравилось безнаказанно поддевать королеву, но она не могла и не хотела его одергивать.
Мэва спустилась, увидела пунцовые щеки сына, загнанно оглядывающегося на дворовых — много народа собралось, чтобы поглядеть. Гаскон церемонно поклонился, хитро, исподлобья глядя. Внутренне — уже торжествовал. Принимая из его рук лук, Мэва легко подняла его, вытянула из стоящего подле колчана длинную стрелу с пятнистым оперением, проскользнула по ней пальцем. Лук был в ее руке — легкий, боевой, уже изведавший бои, с засечками. Гаскон был немного ниже ее, но привыкнуть оказалось несложно.
Стрела ударила в центр — и Мэва снова смогла дышать.
— Простите, матушка… — виновато завел Анси.
— Значит ли это, что я могу танцевать сама с собой? — хмыкнула Мэва, указывая на пораженную мишень.
Дворовые и солдаты рассмеялись, начиная расходиться, а Габор повел Анси к замку. Он еще путался в ногах, никак не мог приспособиться к росту собеседника, потому наклонялся, пожалуй, слишком низко.
Она не стала укорять Гаскона за желание покрасоваться перед мальчишкой — все-таки его не исправить. Да и двору понравилось, краснолюды были развлечены и довольны, еще долго обсуждали поединок за пивом с ее солдатами… Что-то налаживалось. Ее войско, бок о бок сражавшееся с махакамским народом, стало куда проще относиться к краснолюдам, и дружба между ними радовала Мэву.
Как радовало и то, что Гаскон крепко спелся с ее сыновьями.
— Твои дети не так невыносимы, как казалось на первый взгляд, — самодовольно заметил он. — Может быть, однажды Анси сможет попасть в мишень…
Фыркнув, Мэва ничего не ответила. Грела ладони, потирая их друг о друга, и Гаскон, страдальчески закатив глаза, вытащил из-под плаща, в который кутался, теплые грубые рукавицы и протянул ей. Ее перчатки остались в комнате…
— Наверное, мне стоит поблагодарить тебя…
— Не мучай свою королевскую гордость. Отмороженные пальцы — это печально. Я рассказывал, как мой приятель однажды зимой достал ногу из сапога, а там трех пальцев не хватает?..
Мэва скривилась:
— Я все еще про детей.
— Брось, Мэва. Мы уже говорили об этом — я все понимаю… Неловко бы получилось, если б почтенная вдова вдруг обзавелась парой ребятишек.
— Я едва ли могу быть хорошей матерью. Даже теперь ты проводишь с моими сыновьями куда больше времени…
Их тихий разговор прервал залихватский лай — к ним, виляя хвостом, несся счастливый Панталон. После войны пес обосновался в замке, ему соорудили будку возле казарм, и уже скоро он не напоминал облезлую дворняжку, найденную в разрушенном войной доме. Мэва подозревала, что пес клянчит у солдат, несмотря на то, что мясо у него всегда было.