Гвен вздохнула и полезла мыться. Но и тут ее преследовали мятежные мысли. Теплая вода коснулась кожи и ступней. Гвендолин вдруг вспомнила мужскую руку на своей стопе, зажмурилась, словно отгоняя морок, и подставила пылающее лицо под горячую струю воды. И мокла, по обыкновению, с полчаса под душем, но так и не смогла смыть тревожащих ее воображение мыслей из головы, а щемящей истомы - с тела.
После душа Гвен в пижаме пошла на балкон. Вдоль стены гостиницы шла сплошная длинная невысокая бетонная полоса, разделенная перегородками по номерам, но не скрывающая от любопытных глаз соседей. Сейчас, впрочем, никого не было. Гвен вдохнула лунный свет, смешанный с запахом близкого моря, песка, ракушек. А еще в этот букет вливалась тонкой струей нота магнолий.
Хор цикад на короткое мгновение затих, словно по мановению палочки неведомого дирижера, и запел с новой силой. Ночь была неправдоподобно хороша. Вот бы день никогда не приходил, не приносил с собой придирки родственников, новые переживания, стыд и боль, вечное желание зарыться с головой в какую-нибудь тесную нору. Вокруг было так спокойно, так гармонично, так целостно. Почему же у нее, у Гвендолин, такой мятеж во всей ее сущности - и ни намека на потребность покоя? Где он, этот покой?
Кровать ничем не тянула, мысль о подушке под щекой вызывала содрогание. Хотелось бежать в ночь, лететь, познать что-то, скрывавшееся в темноте, еще неведомое. Гвен тянуло во все стороны сразу зудящим под кожей ожиданием, - оно затопило ее волю, порабощая разум, блокируя мысли и прежние точки зрения и ощущения. Все это было так глупо - и так сладко, и, наверняка, новое это самоощущение было неправильным, ложным, и уж точно не доведет ее до добра.
Но что сделано, то сделано - слов из песни не выкинешь. Изменения, что происходили с Гвен были реальными и они, казалось, начинали менять и реальность вокруг нее. Они были - и как отражение в зеркале, как взгляды мужчин.
Гвен было несвойственно приукрашивать реальность, скорее, наоборот. Но вот, наконец, в мыслях она расставила основные положения по местам: она взрослеет, она, возможно, недурна собой и, возможно, желанна, - не в пьяном угаре озверевших подростков, но в оценке зрелого мужчины, глядящего на нее беспристрастно.
Рою было бы приятно, если бы она была уродиной. Или чтобы считала себя таковой. Что может быть лучше для садиста, чем убедить неуверенного в себе человека в несоответствии и потом смотреть, как он мучается? Почти так же весело, как давить кузнечиков или надувать лягушек. И она, дурочка, поверила мерзкому мальчишке. Непостижимые взгляды Динго... Гэйвена - о, да, Гэйвена! - казалось, после долгой зимней спячки встряхнули ее.
Впервые за последние полтора года Гвендолин Грамайл хотела жить!
3. Динго
3. Динго
Длинный день. Проклятуще длинный день. Казалось, он тянулся до тошноты бесконечно. Наползла тягучая, влажная жара. Рубашка липла к вспотевшему телу и весила, казалось, полтонны. Не говоря уже о пиджаке и брюках. Костюм был его проклятьем и, как любая неудобная одежда, был чужеродным и нелепым, да и сидел дурно, сковывая движения. Идиотский порядок - правила для кретинов, чтобы не быть - казаться. Все вечно хотят казаться. Рой хочет выглядеть умным и всесильным - этакий демиург. А сам, по сути, - жесток и слаб. Всегда ли слабость сопутствует жестокости? Видимо, нет. Динго неосознанно почесал спаленную бровь.
Мысли о брате были с ним постоянно, как и его отражение. Достаточно в зеркало глянуть. Наверное, поэтому Динго не выносил зеркал - они вечно говорили ему правду и вечно лгали.
Вон, девчонка тоже хочет казаться. Или, напротив, хочет исчезнуть: стать незаметной; вжимается попой в стул за ужином, словно ей это поможет. Ее рыжие осенние волосы пламенеют, как пожар - отовсюду видно. Всем видно, кто хочет ее заметить. А значит, Рою. И ему самому. В те моменты, когда должность заставляла его бдить, Динго старался глядеть куда угодно, но только не на нее.
Другим не было дела до того, куда Динго смотрит и куда не смотрит. Как и любая прислуга, он был чем-то вроде вещи. Очень опасной, с которой надо уметь обращаться, но все же вещи. Его хозяева думали, что они умеют. На самом деле Гэйвен, он же Динго, сам не умел с собой обращаться.
Сегодняшний день тому типичный пример. Жара, похмелье и этот нелепый костюм, забери его дьявол! Для его работы важна реакция, движение. А как тут двигаться молниеносно, если проклятущая рубашка жмет в подмышках, брюки все время врезаются в задницу, а мест для ношения оружия нет и в помине - такого это адское орудие пыток не предусматривает? Приходилось носить с костюмом еще и портупею: «Нате, смотрите, я адский Динго, телохранитель-нянька!» Хозяйка настаивала, чтобы во всех выездах с Роем Динго надевал костюм. Динго в душе полагал, что даже в платье выглядел бы менее нелепо. Но правила есть правила. В конце концов ему платили, и немало, за то, чтобы он делал то, что надо в любой ситуации. Хотя бы и с похмелья, и в жару.