А та, чем больше слушала, тем больше убеждалась в его правоте - и стыдилась себя. Боже, - стыдилась! Девчонка обещала стать красавицей - и не через пару лет, а через какие-нибудь полгода. Длинная, стройная, как тростинка, по-женски хрупкая в плечах - и вместе с тем округлая, там, где надо, с изящными руками и нежным овалом лица. От изгиба ее тонкой шеи и нежных кудряшек на затылке у Динго захватывало дух, пока он сидел за ужином возле своего подопечного и, от нечего делать - ужин в не лез в горло, особенно в столь приятной компании - буравил взглядом сидящих за столом.
Гвендолин, как обычно, пряталась в углу и вжималась в стул. Она то смотрела невидящим взглядом перед собой, то, завесившись редкими длинными прядями своих неровно, по-модному остриженных волос, исподлобья изучала людей, что были за столом. Лишь его она обходила взглядом, словно на пустое место таращилась, да и вообще словно избегала глядеть в тот угол. Динго привык и к этой реакции: людям, единожды увидевшим его располосованную половину лица, тут же становилось неловко - и они старались на него не смотреть. И смотрели все равно, исподтишка, снедаемые вечным любопытством по отношению к уродам. Гвен была деликатна, и после первого с Динго знакомства вообще делала вид, что его тут нет. К тому же, рядом обычно сидел Рой - а смотреть на него для Гвендолин было все равно что самой напрашиваться на «комплименты».
Когда хозяйка куда-то удалялась, Рой начинал проявлять себя как обычно: мелким пакостником и садистом. Как-то эти двое - то было в самом начале, после приезда кузины, и она ещё не знала, чего ждать от Роя и была, казалось, привлечена его приторной смазливостью и пухлыми, как у шлюхи, губами - уединились на террасе вдвоем, и один дьявол знает, зачем туда понесло девчонку и о чем там они говорили. Динго на всякий случай незаметно - что удавалось ему редко при его габаритах - пристроился у окна, выходящего на угол террасы, и ждал, когда Рой себя проявит. Все произошло быстрее, чем Динго предполагал. Паршивец припрятал от своей очередной вечеринки заначку с травой - и, выкурив ее на террасе, решил притушить окурок прямо на плече троюродной сестры. Динго успел перехватить его руку (когда завоняло шмалью. Времени размышлять особо не было и пришлось выбираться из дома через окно и торчать под террасой, как зверю перед броском. Окурок едва коснулся нежной, слегка тронутой загаром кожи предплечья, - и оставил легкий красный след, похожий на колечко от крышки фломастера, что маленькие дети шлепают себе на ладошки. Гвен обомлела и дрожала. Но еще больше она задрожала от того, что Динго задел ее грудь плечом, когда перехватывал кисть Роя. Лицо ее дернулось привычным страхом, - и в ее ясных глазах, похожих при этом свете на крыжовник с темной косточкой зрачка посередине, явственно читались брезгливость и отвращение. Динго молча забрал у Роя окурок и ушел к себе, заслышав голоса с большой веранды, куда направлялись хозяйка, провожая гостей.
В тот вечер Динго заперся раньше, чем обычно, - девчонку предложили подбросить до гостиницы два журналиста, что жили там же. Динго надрался в тот теплый вечер, как сволочь. Он выпил все, что было у него самого и далеко за полночь совершил вылазку в гостиную, где в хрустальной, отделанной красным деревом горке стояли пузатые бутылки со спиртным. Динго забрал оттуда пузырь отличного виски - и выпил и его, всухую, безо льда (на кухню ноги бы уже не дошли) лишь бы забыть эти расширившиеся от страха зрачки-косточки крыжовника и нервное содрогание от его прикосновения.
Динго успел почувствовать плечом теплый трепет наливающейся груди и острый девичий сосок под тонкой тканью майки, - его самого от этого прикосновении вскользь словно током ударило, даже голова на миг пошла кругом, как после полного стакана чего-нибудь крепкого, выпитого залпом. Она всегда носила такие легкие, тонкие майки с идиотскими картинками. И часто без лифчика - на радость и горе Динго.
«К дьяволу их обоих! - зло и тоскливо думал Динго, прикладываясь к бутылке. - В один бы мешок и в море, тут и все проблемы сразу бы решились сами собой. В пекло!»
Ноздри уже не чувствовали запах виски, а в открытое окно ночным кошмаром заползал запах магнолий и моря. Почти так же пахла и Гвеннол...
С того дня, чем больше Динго старался не думать о Гвен, тем больше она лезла ему в голову. Вечная привычка держать себя в руках сделала его почти одержимым. Она была везде: в дальней синеве моря, в стройности кипарисов за окном. Чертовы ракушки на пляже, куда Динго в сумерках сбегал курить, своим нежным цветом и лукавой удлиненностью напоминали ее пальцы - гибкие розовые пальцы с до предела обстриженными ногтями. Эта мука, казалось, никогда не кончалась: девчонка торчала у него перед глазами дни напролет, грустя и задумываясь, исподтишка уходя бродить босиком по подстриженной траве, тенью скользя на пляж.