И рыбы подымались по реке,
И небо развернулось пред глазами...
Когда судьба по следу шла за нами,
Как сумасшедший с бритвою в руке.
Арсений Тарковский Первые свидания (1962)
Они снова задремали. Сон вместе был как странный беспокойный спорт - не выпускать друг друга ни на секунду из рук, даже сквозь дрёму чувствуя мельчайшее движение другого, менять положение синхронно, вновь складываясь вместе кусками паззла. Страшно было даже помыслить себе разорвать связь - от одного намека становилось невыносимо, почти физически больно. Гвен гнала от себя страшное, временами наползающее откровение: это их первая ночь, первое утро - самое чудесное и, скорее всего, последнее... Не сейчас. Потом. Когда время разорвет объятья. Когда жизнь возьмет их, как котят за загривки и безжалостно растащит по разным углам. По крайней мере, это сделает не она. Больше никогда.
Все эти мысли растревожили Гвен, и она, окончательно проснувшись, приподнялась на локте, глянула в окно. Похоже, шел дождь. Вся комната была заполнена серебристо-серым мерцающим светом, даже чайные розы на столе, уже начавшие ронять лепестки, словно обесцветились, как на рисунке пастелью, что небрежный хозяин сунул в папку, не переложив хрупкой пористой поверхности бумаги тонкими папиросными листочками.
Гвен вздохнула и перевела взгляд на мужчину, что лежал рядом с ней и крепко спал. Боже, и это теперь - ей одной. Длинные ресницы бросают тень на бледные от недосыпа щеки, на гладкую смуглую кожу с одной стороны и чудовищную вязь шрамов - с другой. Красиво очерченные губы крепко сомкнуты - хранят свои секреты. Он уже основательно оброс - что придавало его лицу небрежный диковатый вид, что, впрочем, его ничем не портило. Гвен провела тыльной стороной руки по собственной, до сих пор слегка саднящей щеке. Подумаешь! Мелочи - о которых не стоило и задумываться. Кстати, о мелочах - вероятно, стоило застирать простыню, когда он проснется... Пусть лучше будет мокрая, но не с пятном... Гвен покраснела и впервые пожалела, что не взяла с собой пару юбок - в джинсах будет, вероятно, не очень приятно. Лежать еще было ничего - а вот сидеть...
Надо было встать и помыться. Но у нее совершенно не было сил от него оторваться. Пусть его, это пятно. И помывку. Вообще, она не хотела мыться. Хотела сохранить на себе его прикосновения, его запах. Гвен улеглась обратно, спрятав лицо в длинных, пахнущих шампунем и табаком волосах Гэйвена, носом - ему за ухо, рукой - на грудь, слегка заросшую темной порослью, туда, где сходились мышцы предплечья и мощной грудной клетки. Нет, надо было смотреть. Она выглянула из своего убежища и бросила взгляд на его профиль, словно вырезанный из мрамора, обрисованный утренним светом. Она могла бы продать душу за эти его ресницы, за стремительный рисунок темной брови, за ровную линию носа, переходящую в загадочность молчащего рта. Гвен легонько поцеловала его и вздрогнула от боли - распухшая нижняя губа здорово саднила: вчера она треснула посередине, а потом... Ее снова бросило в жар. Надо было отвлечься, иначе неизвестно, к чему это приведет. Или известно?
Гвен тихонько, с краешка выскользнула из-под одеяла, на цыпочках прошла в ванную, по пути глянув на часы, горящие красным на дисплее гостиничного телефона. Было семь утра с небольшим. Очень вовремя она встала - в туалет хотелось дико. В ванной она наскоро сполоснулась: на внутренней поверхности бедер обнаружились небольшие уже подсохшие пятна крови - ничего страшного. И да - внутри тоже саднило - подмывание холодной водой принесло облегчение, но временное. Ну, это, видимо, было неизбежно... Все прошло так прекрасно, на что Гвен совершенно не рассчитывала. Она ждала боли, неловкости, ужаса от чужого вторжения - но все было совсем иначе: естественно и желанно, так что даже резкая боль первой секунды через мгновение забылась, стираемая ощущением заполненности, собственной найденной целостности, которая захлестнула, как волна и неожиданно бросила их обоих ввысь, в подобие полета. И Гвен летела, и тонула, и падала вверх, забывая, кто она, находя себя в нем снова и снова, пока волна не вынесла их вместе на неведомый, новый берег, где не было никого, и единственным условием пребывания было: не отрываться друг от друга...
Гвен глянула на себя в зеркало - и не узнала лица, что глядело на нее из прихотливого стекла. Щеки пылали. Губы, слегка распухшие, алели, словно она накрасила их. А глаза - основное изменение несли в себе они: какие-то шальные, святящиеся непривычным светом, под ними залегли тени, но даже это ничего не значило. На Гвен взирало собственное отражение: лицо счастливой женщины. На шее обнаружился красный след от слишком страстного поцелуя. Гвен вспыхнула еще сильнее. Если ей сегодня идти к тетке, это надо было как-то замазать, что ли. Беда в том, что Гвен совершенно не хотелось ничего скрывать. Это словно была награда - за прохождение первой линии любви...