Вот уже и все. И этот номер осиротел. Теперь ей предстояло войти побирушкой в теткин дом. Где Рой. Где были спрятаны все ее самые неприятные воспоминания этого лета... Где был Гэйвен - на расстоянии вытянутой руки, но недостижимый, неприкасаемый... Что за мерзкое мучение им предстоит? И тут Гвен неожиданно для себя решила: плевать ей на Сесили. Класть на Роя. И на весь свет. Если ей захочется - она не станет дрожать за закрытой дверью, ожидая визита кузена. Она сама отправится наносить визиты. Тому, кто ей нужен. Тому, кого она хочет, кого выбрала она, а не родственники, обстоятельства, финансы и прочее совершенно никчемное в данном контексте дерьмо. Как там Линн сказала: она уже женщина. И пора думать своей головой. Или хотя бы доказать себе - и ему - что она у нее есть, как и свободная воля. Пора перестать плакать: коли мир только и ждет от нее этого, она - назло - будет смеяться...
Гвен взяла с постели ту самую сорочку Гэйвена, что он ей одолжил. Или подарил? Нет, теперь она ее не вернет, это уж точно. Должно же ей что-то остаться на память...Когда его не будет рядом, дома. Когда взлетит этот треклятый самолет, все, что у нее останется - этот кусок ткани. Пахнущий им. Пахнущий ей. На нем, как на подобии папируса, была записана их песня. Та, что, он полагал, не должна была родиться. Зачатая в тайне, песня-бастард. Все эти названия ничего не стоили. У нее было только это. Это - и обратный путь... Последним предосенним крылом - боль и радость на лезвии взлета...
2.
Гэйвен поставил машину, вылез и побрел к гостинице. Чего ради ему туда тащиться? Чемодан поднести? Повыть под дверью? Попрощаться с цветочными горшками, черти их забери? Дойти до номера - она, наверное, уж задержится: поплакать там и сям, покайфовать от воспоминаний. Открыть эту гребаную дверь - и будь что будет? У них так мало осталось... Считай, совсем ничего. Одна микроскопическая миля - что это по сравнению с бесконечными пустынями расставания, что им предстоят? И первой вехой на пути - его мерзкий подопечный.
Если бы Динго держал бы язык за зубами и не побежал бы жаловаться дуре Сесили, Гвеннол бы осталась бы гостинице до конца - а он бы... Что, охранял бы ее? От всех, кроме себя? Запер бы ее в комнате до вечера, как немыслимое, неповторимое сокровище, положил бы ключ в карман и целыми днями упивался бы мыслью о том, что она - там - есть? Его. И что скоро наступит вечер, и его ждет заслуженный - о да, его горести велики - приз?
Гвен пьянила лучше любого вина, заполняла голову эйфорией круче любой папиросы со шмалью. Ему уже не нужен был другой допинг - он нашел свою собственную дурь, персональную. Гэйвен невесело подумал, что и пить ему в последние дни не хочется. Незачем. Загребучий кровавый ад, что же будет, если - когда она - уедет? Сколько же ему понадобится принимать на грудь тогда, чтобы позабыться? Или лучше вообще не стоит - а то и даже воспоминания отдалятся, спустятся и упадут жеваной тряпкой на пол, как сдувается шарик, накачанный гелием - такие покупала ему когда то на день рожденья Ленор: потихоньку, день за днем, незаметно... А однажды ты взглянешь на него и не найдешь ничего, кроме невзрачной оболочки, где когда-то жила чистая радость и волшебство... Но поздно - газ уже улетел, а тебе - обертка, как издевка. Качай ее на руках, коли упустил все остальное... Видимо, и не заслужил...
Гэйвен, сам не заметив как, поднялся на второй этаж. От лифта стало привычно мерзко в голове и захотелось курить - или бухнуть. Выйдя из коридора, он наткнулся на темноволосую секс-бомбу, мучительницу младенцев. Она шла, украшенная гигантским, уже начавшим желтеть, черным фингалом под глазом, в сопровождении сумрачного рыхлого мужика и их мальчишки, что заговорщически помахал Гэйвену ручонкой. Ван Вестинг уныло ответил ему: перед глазами словно проплыли призраки.
У него не было матери. Но была сестра: с вечно разбитыми скулами, синяками на ногах и бедрах, распухшими губами... Рядом с ней хвостом - сам Гэйвен, а где-то неподалеку черной густой тенью, слишком большой для столь малорослого человека, маячил Артур. Отца можно было и не учитывать, Артур больше уважал драного черного кота покойной матери, чем мнение собственного родителя. «И в общем, заслуженно», - подумал младший отпрыск честного имени Ван Вестингов. В кои-то веки он заодно с Артуром. Нет, все же не заодно. Он, Гэйвен, не убивал отца. Равно как и не насиловал сестру, не разбивал ей голову о дерево. Нет, на это он не способен. А вот на то, чтобы при лучшем раскладе изобразить подобное семейство - запросто. Пьяный похмельный муженек, молодая красавица жена, уже гуляющая налево - Гэйвен помнил, какие взгляды кидала на него дамочка в буфете, словно у нее случился приступ бедренной горячки - и вишенкой на торте несчастный, задерганный шлюхой-матерью и полным отсутствием отца мальчуган.