Так что Гвендолин не спорила, не читала барышням нотаций, преимущественно молчала в салат или отвечала односложно. В гостинице про нее ходили всяческие слухи - из-за приближенности к «королю». Приближенность эта была весьма условна, но факт остается фактом: он был ее родственником, и она была вхожа в его дом и в его круг. Ее братец, к слову, был прекрасным объектом для наблюдения - а Гвен была любопытна - даже семейные невзгоды пока не выжгли в ней этого врожденного любопытства. Он был хорош собой, остроумен, избалован славой сызмальства, напичкан деньгами и тошнотворной самовлюбленностью. Наблюдать за ним надо было исподтишка, незаметно, не привлекая к себе внимания, - приближаться было опасно, потому как в процессе выяснилось, что, будучи недалекого ума, юноша еще и питал пристрастие к неприятным забавам. Да, Рой был жесток, как может быть жесток избалованный подросток, не испытавший в жизни ни потрясений, ни горя, и все бы ничего, если бы к этому не приплюсовывалась какая-то внутренняя изощренность, потребность в чужих страданиях. Похоже, это единственное, что могло его насытить или развлечь. Книгами он не интересовался, а если и интересовался, то весьма специфическими темами, втайне от матери и поклонников. Он прекрасно соображал, что нужно для подстегивания популярности, периодически публикуя булавочные посты в соцсетях с той или иной приближенной, снятые «не им» а-ля папарацци. А время, не занятое репетициями и фотосессиями для журналов и поклонниц, он тратил на званые вечеринки или на часы в «семейном кругу», когда он, вальяжно развалясь в кресле, спесиво доказывал матери, что все эти песенки конечно, дрянь, но не так оно сложно, если эти тупые деффки (он говорил именно «деффки» с присвистом пропуская воздух меж отбеленных жемчужных зубов, что упирались в пухлую как у купидона нижнюю губу) так фанатеют и платят за эту чушь, почему бы и не кривляться, собственно... Мать, хорошо сохранившаяся белокурая красивая дама с римским профилем, иронично улыбаясь, царственно и сдержанно возражала на тему содержания песен, и, казалось, только ради приличия добавляла свое вечное: «Рой, выбирай выражения!»
Гвендолин холодела от внезапно накатывающих приливов ненависти и с упоением вгрызалась в свои короткие, до мяса остриженные ногти, в заусенцы, во что угодно попадающее под зубы, лишь бы смолчать. Ее собственная мать за последний период времени задолжала изрядную сумму наличных своей двоюродной сестре. Будучи в совершенно распластанном душевном состоянии, она никак не могла войти в роль главы семьи и разобраться с чудовищным количеством дел, навалившихся на нее после смерти отца, - так что выступать было совершенно нельзя, недопустимо. Гвен изначально понимала, что у нее могут возникнуть недомолвки с родственниками, и, желая избежать неприятностей, отклонила любезное предложение двоюродной тетки остановиться у них в снятом на время гастрольного тура Роя особняке. Она поселилась в небольшой гостинице, рядом с их домом, вместе с прочими девочками, приехавшими на эту серию концертов и желающими быть поближе к своему идолу.
Каждый вечер Гвендолин ходила на ужин к родственникам, ела костлявую форель, запеченную в глине, или кровавый ростбиф, или еще что-нибудь столь же изысканное, и, завесившись слишком короткими для этой цели волосами, смотрела исподлобья на избранных приглашенных. На беду, волосы ее пламенели из любого угла, с которым она пыталась слиться, и везде ее настигали недвусмысленные шутки «кузена» или покровительственно-снисходительные реплики его матери. Были, правда, еще младшие, Эйрин и Финли, но они считались детьми и ели с гувернанткой в детской. Гвен охотно бы присоединилась к ним, но, смутно понимая, что это может посчитаться недопустимым, играла, хоть и скверно, отведенную ей роль. До сих пор она не разобралась, что именно это была за роль: бедной ли родственницы, псевдодопоклонницы, любимой племянницы или она просто была нужна для фона, для заполнения внутренних и внешних пустот, прямо как уродливые китайские напольные вазы в углах гостиной или круглопопые «праматери плодородия» на каминной полке в маленькой столовой, что взирали на нее своими безглазыми лицами на смехотворно маленьких головах.