После душа (липкое ощущение собственной нечистоты слегка отпустило, особенно когда Гвен влезла в длиннющую рубашку Гэйвена) она принялась обустраивать отведенное ей пространство, как птица, что готовится к ночлегу, пытаясь одомашнить одинокую ветку, которую завтра покинет навсегда. Зажгла смешной ночник-домик, что стоял на подоконнике. В саду только начали сгущаться сумерки и ночник, как свеча, не столько освещал полутемную комнату, сколько создавал вокруг себя давно утерянную позади атмосферу детства, уюта, невинности, роняя на гладкую поверхность мраморной доски желто-оранжевое, неровное пятно света, гармонирующее с теплой закатной полосой, отделяющей туманное море от серого неба.
Гвен свернулась клубочком в широченном белом плюшевом кресле Эйрин, взяла телефон с намерением позвонить матери. Сейчас было уже поздно. Наверняка она дома и подойдет. После пяти попыток линия сообщила, что абонент временно недоступен и предложила оставить сообщение. Гвен звенящим от волнения голосом попросила мать перезвонить, причем в любое время. Можно было позвонить тете Вивиан или Брайди, но, когда Гвен прилетела сюда, она поменяла сим-карту - для более удобного тарифа и возможности звонить без ограничения времени. Куда она сунула крошечный кусок пластика, конечно, Гвен теперь не имела не малейшего понятия. А там, увы, остались все нужные номера - а на память их, как материнский, она не знала.
Недоступность мамы была непонятной, странной и тревожной... Гвен все еще надеялась, что мать просто забыла где-то телефон и тот разрядился, как это частенько случалось у нее самой. Завтра она вспомнит и перезвонит. Если же нет - надо будет просто ехать и менять билет, ни с кем не советуясь, не спрашиваясь. Гэйвен отвезет ее в аэропорт... А что дальше? Она улетит - а он останется... Об этом думать было слишком больно, и Гвен просто задвинула эту мысль подальше, в самый дальний и темный угол своего сознания... Как было бы замечательно, если бы мама могла понять. Но Гвен слишком хорошо знала мать, чтобы тешить себя надеждами на этот счет. Долг и приличия для нее превыше всего. Если к младшим детям она относилась мягче, делая поблажки со скидкой на возраст, то себя держала - или хотя бы старалась - в ежовых рукавицах. То же отношение в последнее время было и к близнецам. Дерек был далеко - и он всегда ходил у матери в любимцах, так что под раздачу по большей части попадала Гвен. Никто не даст ей свободы выбора. Максимум, чего она сможет добиться от матери - это освобождения от навязанного брака с Роем. И уже надо будет радоваться, если оно будет дано. Их история с Гэйвеном лежала за пределами возможного допустимого для Клариссы Грамайл, как, впрочем, и для остального семейства. Либо Гвен сделает выбор в пользу семьи - и пожертвует своим выстраданным первым чувством, либо ее путь навсегда отдалится от всех ее близких и любимых, уводя мимо захлопнутых в лицо дверей дальше, в неизведанную тьму. Выбор был жесток - это тебе не детские сказочки. Не между драконом и принцем, не между лачугой и дворцом, а между любовью и любовью. Между ее корнями: всем тем, что создало ее такой, какая она есть, сформировало ее пристрастия и характер, закалило, придало ей ту форму, что отличала Гвен от других - и ее врожденной сутью, первым правдивым порывом души, в котором нельзя, недопустимо было сомневаться, потому что это означало предать себя, отказаться от малейшей надежды на освещающую путь истину.
Поскольку эту дилемму разрешить она была не в силах, Гвен просто зависала на пороге сна и реальности, вяло прокручивая в голове события последних дней, отмечая наиболее важные моменты, ощущения, вспышки. Надо было вести дневник. Или фотографировать. Гвен хихикнула, представив себе этот фоторяд. Может, снимать только места? Пляж. Дорога. Номер. Другой номер. Волнорез. Эти треклятые конюшни - как она про них забыла? Дурацкий тетин кабриолет. Веранда. Холл в гостинице. Эти кретинские горшки с бархатцами... Ага - иллюстрации - и между ними цветок. Вот! Это было то, что нужно.
Гвен вскочила - теперь она знала, чем себя занять. Извлекла из крышки чемодана толстенькую книжку для скетчей - ее туда сунула мать, несмотря на возражения дочери - та уже много месяцев не бралась за карандаш, просто руки не держали его. Даже на уроках живописи в школе Гвен старалась делать только то, что нее требовали, по номиналу, чем несказанно расстраивала учителя рисования, он с горечью осознавал, как у его любимой ученицы вдруг погасла та божественная искра, что освещала все ее рисунки до трагедии с отцом. Почему - было понятно, но принять такой исход он не мог, хоть и не настаивал. Просто ждал, когда пройдет эта напасть. И, похоже, он был прав.