Но Динго на то и Динго - дав себе самого решительного внутреннего пинка, он проскрипел, чтобы девочка уже обулась и не валяла дурака. После чего отвернулся. Сил не было. Совсем. Динго кожей ощущал, что от него осталась одна оболочка - все остальное куда-то делось, провалилось в преисподнюю, жалкие остатки его дурной души повисли каплями обиды на длинных золотистых ресницах. Гвендолин от резких его слов - он продолжал что-то ей вещать, сам не понимая, что говорит - дернулась, как птичка от порыва холодного ветра, и яростно принялась обуваться. Динго, не зная, куда себя девать, закурил, - что ж, хорошо, легкие у него пока остались, можно продолжать их гробить. Он шагнул во тьму - все внутри протестовало - и побрел дальше. Девчонка, спотыкаясь и шаркая, потащилась за ним.
До гостиничной парковки он больше ни разу не оглянулся, а когда из темноты возникли окруженные пятнами фонарей стеклянные двери гостиницы, уже решил отойти в сторону и идти обратно - там его ждали остатки эля и холодные объятья Сесили. Гвендолин, косолапя, прошлепала к дверям, и уже была готова скользнуть в открывшуюся стеклянную пасть, но оглянулась через плечо, бросая на Динго грустный, прожигающий его насквозь, доверчивый взгляд. Динго проклял себя с полсотни раз, и, продолжая проклинать, решительно направился к замершей на пороге девушке.
- Сядь где-нибудь, гляну твою ногу, не ровен час, еще воспаление начнется.
Гвен, как примерная школьница, тут же села на край идиотского горшка с чахлыми цветами, видимо, служащими украшением гостиницы. Автоматическая дверь жадно чмокнула резиновыми губами и больше уже не открывалась.
Динго преклонил колено перед девочкой. И опять другой уже фонарь заключил их в свой странно интимный желтый круг света. Вокруг молчала влажная тьма - ветерок стих, и повеяло запахом сырости и дальних магнолий.
Динго посмотрел на свои руки и заметил, что они дрожат - вероятно, организм уже не выдерживал разлуки с алкоголем. Итак, либо действовать, либо уходить - пауза затягивалась. Динго бережно, как только мог, взял девочкину маленькую ступню в руки. По позвоночнику пробежали искры, пах налился тяжестью, перед глазами поплыли было черные круги - до падения был только один шаг - все это было слишком! Динго окатил себя холодным душем мыслей о том, что ждало его дома - вдохнул - непотребная полуобморочная истома отступила. «Думай о Сесили, проклятое животное, только о ней!»
На узкой пыльной подошве розовела неглубокая царапина, но крови не было, да и заноз не наблюдалось. Динго повернул ее узкую, слегка пыльную от проделанной дороги ступню к свету, уже спокойно изучая подошву и пятку на предмет заноз. Тут Гвен вздрогнула, покрылась гусиной кожей и одернула ногу, как потревоженный зверек. Динго заставил себя встать.
- Ничего нет. Просто мелкая ссадина. В номере промой ногу теплой водой с мылом и перекисью, что ли, ее залей. Есть у тебя перекись?
Динго говорил нарочито грубовато, безнадежно пытаясь за ерничаньем скрыть неловкость момента. Получалось плохо. Послушная обычно девчонка вдруг бунтарским жестом подняла опущенную голову и опять - это было, как дежа-вю - уставилась прямо ему в лицо немигающим взглядом своих затягивающих в омут прозрачной зеленоватой голубизны глаз. Опять эта непонятная связь, которую невозможно было измыслить за минуту до этого, но которая сейчас, в этот миг, была единственной отсекающей все и вся реальностью - реальностью для него и для нее. На этот раз во взгляде Гвендолин промелькнуло что-то новое - вызов? Она, кажется, начинает играть...
Динго в очередной раз за этот вечер содрогнулся и первым отвел взгляд.
- Найдется.
И странная насмешка в голосе. Или призыв? Она усмехнулась уголком рта, непривычно, по-женски лукаво и как-то цинично. Динго занервничал. Все вокруг опять начинало катиться куда-то под откос, - и он уже не владел ситуацией.
Девочка росла на глазах. Пора было сваливать, сейчас, пока не поздно.
- Спасибо за заботу.
Опять эта треклятая усмешка. Загребучий ад! Она что, брала уроки у Сесили?
- Не за что. Ты посылка, тебя полагается доставить в целости и сохранности. - Динго нарочито хамил, смущенный и огорошенный. - Должен же я был удостовериться, что тебе завтра не придется отрезать ногу. Лети в постельку, птенчик!
Он заставил себя повернуться лицом во тьму, туда, к той дороге, что лежала перед ним. Тело словно одеревенело и не желало слушаться. Он шагнул за порог светового пятна и отсек себя от тепла, неожиданно оказавшись во тьме, как в ледяном омуте. Динго побрел вперед, слушая в ушах бешеный ритм собственного сердца.