Гвен попыталась напрячь словно набитую ватой голову, силясь вспомнить, какой сегодня вообще день, почему она спала днем, одетая и обутая? К тому же вещи явно были с чужого плеча.
Она потерла онемевшей со сна рукой щеку и вдруг почувствовала от рукава рубашки, закапанного чем-то коричневым, странный, но знакомый ей запах. Который почему-то ассоциировался с лавандой, но при этом не имел с ней ничего общего.
Лошади! Гвендолин резко вскочила, воспоминания нахлынули на нее всемирным потопом, вмиг разрушая покой и одеревенение, которые сопровождали ее пробуждение. Ноги, совершенно застывшие в глупых сапогах, не желали слушаться, и сперва Гвен едва не упала. Но таки доковыляла до ванной. Ступни зудели, словно от покалывания сотен мелких иголочек. Ей срочно надо было в туалет...
Морщась от боли в боку, Гвен стащила, наконец, треклятые сапоги, сняла через голову испорченную блузку и кое-как высвободилась из тесных штанов. Боже, как же ноет этот синяк! Гвен рискнула все же заглянуть в зеркало: на спине, пониже талии, расплылся багровой тучей безобразный кровоподтек. Место удара распухло, кожа вокруг жуткой блямбы уже местами начала синеть.
Для начала Гвен решила помыться: ей казалось, что запах лошади въелся в кожу навечно. Стоять долго под душем она не смогла: от теплой воды бок разнылся пуще прежнего. Она вылезла из душевой, кое-как вытерлась. Правая рука поднималась с трудом, провоцируя новые вспышки боли.
Гвен прошагала в комнату, к чемодану, где в пластиковой прозрачной сумке лежали разные лекарства, которыми щедро снабдила ее мать перед отъездом. Там совершенно точно была мазь от ушибов. И еще какие-то болеутоляющие таблетки, которые мать сунула ей на случай болезненного цикла, что у нее нередко случалось. Сумка нашлась на микроволновой печи сверху, на небольшом подносе, и Гвен, не желая больше страдать, высыпала все лекарства на крышку открытого чемодана. Мазь обнаружилась сразу, и Гвен тут же выдавила себе на синяк с полтюбика.
Она искала таблетки, но попадалась лишь всякая дрянь: какие-то лосьоны для тела, ремешок от часов, паспорт, крем для рук... О, вот и коробка с таблетками. Она выпила две, одну проглотила так, другая не желала лезть в пересохшее горло, и Гвендолин пришлось нестись обратно в ванную, запивать ее водой из-под крана.
Проглотив злосчастную таблетку (она оцарапала пищевод, и теперь саднило еще и в горле, - ну и ладно, зато отвлекает от боли в боку), Гвен глянула на себя в зеркало. Лицо бледное, как у покойницы, глаза красные и опухшие от слез и пересыпа, на щеках серые разводы, какие бывают у маленьких детей, когда они трут грязными кулачками лицо. Царапина от ветки тоже распухла, как след от удара хлыстом, и теперь из нее сочилась какая-то мерзкая жижа. Гвен вздохнула, и сжав зубы, стала тщательно намыливать лицо. Щеку драло. Закончив с этой мазохистской процедурой, Гвен еще и зубы почистила - во рту, даже после выпитого ею стакана воды, был неприятный кисловатый привкус.
Она аккуратно сложила в пакет разбросанные на полу грязные вещи: изодранные при падении бриджи, закапанную кровью блузку, совершенно мокрое от пота белье, носки...
Вдруг Гвен резко выпрямилась. С утра, когда она искала вещи, прозрачная сумка определенно была в чемодане. Гвен помнила это, потому что перед глазами вдруг всплыла нелепая картинка: пластиковая сумка с лекарствами в углу чемодана, - и висящий на ней одинокий полосатый носок, где-то потерявший свою пару. А затем Гвен ушла второпях из номера, потом вернулась назад, за носками, но в чемодан уже не залезала, - чистые висели на батарее в ванной, она третьего дня выстирала все свое белье и развесила его.
Что-то было не так. На душе у Гвен скребли кошки, вдруг стало тревожно и не по себе, словно за ней наблюдал кто-то невидимый. Она начала судорожно одеваться, глянув мельком на кресло. Там лежала аккуратной стопкой ее утренняя одежда. Джинсы, майка. Стоп, а что тут делает вчерашний лифчик, хотелось бы знать? И где ее телефон? Телефон лежал на тумбочке, рядом с ключом от номера. Кто-то, видимо, тот, кто доставил ее сюда, захватил из усадьбы еще и ее вещи. Что ж, тут все сходились, ничего странного. Наличие лифчика слегка настораживало, но только слегка. Может, его нашла прислуга и просто положила вместе с остальными ее вещами в ту кучку тряпок, что она оставила на кровати в спальне Сесили? Тапок почему-то не было. Видимо, захватить обувь ее перевозчик забыл. И в этом тоже не было ничего странного. Но вот сумка? Для чего тому, кто принес ее сюда, понадобился ее баул с лекарствами? Может, он (или она) хотел посмотреть, есть ли у нее, чем лечить ссадину? Это было наиболее разумным объяснением.